Понять ситуацию - это было главное. После озарения Хейстингзу потребовалось всего несколько секунд, чтобы заказать транспорт и отменить с десяток намеченных встреч. Полусонные, полувыбритые, полузастегнутые немцы, примчавшиеся на неожиданный вызов, пробудили у него искреннее, чуть злорадное веселье. Дергать подчиненных - вечное и неотъемлемое право начальников. Даже обязанность - так, во всяком случае, считают очень многие.
Но не успел "кадиллак" пересечь последнее минное поле, как Хейстингза начали мучить сомнения. Не обманывай себя, будто ты торопишься помочь Агнес или бежишь, задрав хвост, по зову старого чувства - или, уж тем более, хочешь еще разок понаблюдать ее в боевой обстановке. Ты просто надеешься, что она милостиво предоставит тебе место на невесть откуда взявшемся спасательном плоту. Нужно было позвонить сперва, повыламываться. Слишком уж горячая готовность на все может вызвать у нее сомнения.
Усталый старик, мечтающий о поддержке и утешении. Глупость, немереная глупость! Агнес Хаббард не просят о помощи. Эта женщина презирает слабость. Только покажи, что ты размяк, что не можешь больше быть надежным союзником, она тут же вцепится тебе в глотку. Возможно, уже вцепилась, просто ты еще этого не почувствовал. Возможно, ты поспешаешь на собственные похороны.
Акулы кружили все ближе. Он знал это уже много месяцев - и не видел никакого спасения. Китай настроился признать Всемирный Парламент. ООН исчезнет если не сразу, то самое позднее, когда Ольсен Паращук Чен проведет и выиграет всеобщие выборы. С уходом ООН уйдет и Уиллоби Хейстингз - и, само собой, Агнес Хаббард. Нет сомнений, что она прекрасно понимает опасность и пытается что-то предпринять. Только надежда получить утешение, надежда услышать, что Агнес снова придумала план, который спасет их обоих, и вырвала сегодня Хейстингза из привычной рутины.
Один в роскошном салоне машины, лежа на сиденье, он долго размышлял, не стоит ли отменить поездку и вернуться. Вывод был очевиден с самого начала любое проявление нерешительности лишь усугубит и без того тяжелую ситуацию.
Погода - вот единственное, что хоть немного радовало: синоптики классифицировали дождь как "безвредный", а поток ультрафиолета был рекордно низким для весны. Миля за бесконечной милей тянулись трущобные поселки, долины, превратившиеся в протоки речной дельты, соленые озера, бывшие когда-то фермерскими полями. Ничего приятного для глаза, ничего, способного развеять мрачное настроение. Хейстингз смотрел телевизор. Затем референты передали очередную сводку новостей. Индийское правительство, засевшее в Дели, отзывает свою делегацию из ООН и разрешает провести выборы представителей в Парламент. Чушь - делийское правительство не контролирует практически ничего, кроме своей столицы, а прочие правительства, оспаривающие власть над Индией, и так поддерживают Парламент, все как один, который уже год. Примеру делийцев может, последовать одно из японских правительств. Вот это уже посерьезнее. Центр Института трудно было назвать отрадой для глаза - старые, унылые здания, многие из них построены еще в начале двадцатых.
Ко времени создания Института необходимость селиться на высоких местах стала уже очевидной для всех, поэтому он, в отличие от большинства крупных организаций, ни разу никуда не переезжал. Обшарпанность Центра была еще одним болезненным воспоминанием о возрасте, о годах, ушедших с того времени, когда Уиллоби Хейстингз и Агнес Хаббард встряхнули мир за шиворот, вбили в его дурную голову хоть малую толику здравого смысла.
Институту больше тридцати лет, а ведь Хейстингзу было уже сильно за пятьдесят, когда неким сонным августовским вечером он протащил этот мандат через голосование ни о чем не подозревавшей Генеральной Ассамблеи. Как сейчас помнятся вены, вздувшиеся на побагровевшей физиономии старика Де Джонга, тогдашнего Генерального Секретаря.
- И стоило мне на минуту отвернуться! - орал толстый голландец. Но поезд уже ушел. Мандат на имя "Стеллар Пауэр" был одобрен, Агнес стала директором.
Через несколько лет она сделала все от нее зависящее, чтобы усадить Уиллоби в освободившееся кресло Де Джонга.
Старые, мать их, добрые денечки!
И сам он тоже стар. Хейстингз хоть сию минуту ушел бы в отставку - не знай он, что не проживет потом и недели. За много лет накопилось много врагов.
Старость, дрябло обвисшее брюхо, издевательски подчеркиваемое теперешней дурацкой модой на все в обтяжку. Хейстингз никогда не боялся хирургов, знал, что современные косметологи творят чудеса, - и старомодно презирал вое их механические корсеты как бессовестное очковтирательство. А посему хранил верность своей доисторической фигуре.
Старость напоминала о себе и мелким, недостойным раздражением на неизбежную задержку, на необходимость ждать, пока две охранные службы завершат свою неизбежную склоку. Ооновские копы в небесно-голубом, институтские копы в темно-красном - ну настоящие, прости Господи, немецкие овчарки - сверкали друг на друга глазами, злобно рычали, драли лапами ни в чем не повинный ковер. Необузданная фантазия юристов сделала Агнес Хаббард вроде как подчиненной Генерального Секретаря ООН и таким образом сильно затянула спор. В конце концов было принято то же, что и всегда, решение - Хейстингзу оставляют его охранников, однако они пойдут без оружия, под конвоем институтских громил.
Старость проявилась и в глупом смущении, охватившем Хейстингза, когда его синтетические кости начали, как обычно, подавать сигнал тревоги, требуя объяснения, с какой это стати их подвергают неожиданным нагрузкам. Хромая по коридору в окружении дюжины разъяренных молодых мордоворотов, он непрерывно ощущал негромкое пощелкивание в правом колене. Протезы тоже стареют.
Допотопная, почти нищенская обстановка. Даже изначально эти помещения не блистали особой роскошью, а теперь нарядные апартаменты самой богатой в мире организации казались старомодными и неухоженными. Агнес никогда не любила пускать пыль в глаза. В недалеком уже будущем власть перейдет к какому-нибудь ничтожному выскочке, уж он-то наведет здесь новые порядки. Вся эта рухлядь пойдет на свалку, за компанию с Агнес. А следом за Агнес - или даже чуть раньше - исчезнет и Уиллоби Хейстингз. Они вскарабкались к вершине власти по одной и той же веревке, вместе они и падут, не оставив после себя ничего, кроме имен в архивных файлах.
Его провели в просторный пятиугольный кабинет. Многие ли из теперешних мятежников поймут сознательную иронию такой планировки? Бледно-персиковый ковер, либо тот же самый, что и в прошлый, раз, либо другой, точно такой же, а уж пятиугольный черного дерева стол, размещенный точно по центру, - наверняка прежний.
Агнес вышла навстречу. Серовато-голубой, в тон ее глазам, костюм оригинальная модель Кейнга, либо Дома Луми. Снежная белизна волос, живые, остро поблескивающие глаза - все безупречно, как на картинке. Старела Агнес медленно, к тому же ее нелюбовь к внешним эффектам никогда не распространялась на уход за собственным телом. Стройная, подтянутая фигура, кожа на зависть многим молодым - ну как тут не восхитишься современной медициной.
- Господин Генеральный Секретарь, я глубоко польщена такой честью.
А вот кожу на пальцах так никто и не научился омолаживать.
- Кажется, я пришел слишком рано... Шестерки скромно ретировались, чтобы не мешать беседе великих людей. Хейстингз наклонился, стараясь не слишком опираться на ненадежную правую ногу, тронул сухими, как пергамент, губами безукоризненно гладкую, упругую щеку, на чем формальности и закончились. Повинуясь небрежному взмаху руки, он осторожно опустился в кресло; Агнес села рядом.
Все как всегда - и хладнокровная, почти бездушная оценка собеседника, прячущаяся за обязательной улыбочкой, и почти ощутимый ореол нетерпения, словно она заранее знает, кто и что может сказать, а к тому же давным-давно приняла правильное решение.