И Струве пророчески заключал:
«Русская революция и русская монархия стоят теперь обе на поворотном пункте. На теле нации они могут схватиться в последней отчаянной схватке. И они еще могут заключить мир. Допустим, что завтра революция победит монархию. Это вовсе не будет означать, что торжество революционных начал прочно. Такая победа революции только продолжит путь реакции. Но и наоборот. Торжество реакции — теперь уже это ясно для всякого вдумчивого человека — опаснее для монархии, чем для революционных начал. Русская монархия, которая не заключит с революцией почетного для обеих сторон мира, а победит ее реакцией, — эта русская монархия не выдержит не только второй революции, но и второй такой войны, какой была русско-японская война»[46].
Учитывая ту безотлагательность, с которой, по мнению Струве, Россия нуждалась в сильной власти, а также исходя из невысоких оценок, выносимых им как бюрократии, так и интеллигенции, становится ясно, почему он возлагал столь большие надежды на грядущую Думу: последняя оказывалась единственной стабилизирующей силой в стране. На эту роль, правда, годилась не всякая Дума: поскольку чиновничество было полностью дискредитировано, Думу следовало наделить самыми широкими полномочиями — «русская монархия должна быть парламентарной не из подражания Англии, или Бельгии, или Венгрии, а потому, что Россия не может доверять своей бюрократии, и русское народное представительство обязано перед страной ей не доверять»[47]. Стремясь избежать паралича парламента, грозящего стать следствием конфликта между оппозиционно настроенной, но бессильной Думой и могучей, но дискредитированной и, следовательно, столь же бессильной бюрократией, Струве предлагал России систему «ответственного министерства», в рамках которой кабинет назначается парламентом и подотчетен ему. То была единственная поправка, внесение которой в Основные законы он считал абсолютно необходимым. Но даже этого требования было достаточно, чтобы Струве занял позицию, которая не слишком соответствовала его политическому темпераменту. Он пришел к своему убеждению не в силу абстрактных принципов, но из соображений целесообразности: только правительство, пользующееся доверием Думы, будет обладать моральным авторитетом, необходимым для взаимодействия с парламентом. Система, которая учреждалась Основными законами и в рамках которой министры были подотчетны исключительно короне, казалась ему неработоспособной: она лишь углубит анархию и проложит дорогу диктатуре. Будучи вполне сговорчивым в иных отношениях, в данном вопросе Струве долго оставался непреклонным.
II съезд Конституционно-демократической партии состоялся в Петербурге 5-11 января 1906 года[48]. Его принципиальная задача заключалась в выработке партийной позиции по отношению к Думе (состав и полномочия которой еще не были определены властями). Сейчас, когда горячие головы поостыли, более пристальный взгляд на октябрьский Манифест обнаружил, что этот документ действительно ознаменовал фундаментальный разрыв с прошлым; в частности, он перечеркнул сформулированные летом 1905 года парламентские инициативы Булыгина, в рамках которых Думу предполагалось наделить лишь консультативными, но не законодательными полномочиями. И хотя обнародованный 11 декабря 1905 года громоздкий и недемократичный избирательный закон во многом не соответствовал устремлениям кадетов, он все же был несколько лучше предыдущего, поскольку предоставлял ограниченные избирательные права промышленным рабочим, которых Булыгин намеревался полностью лишить права голосовать. Подобные факты говорили в пользу пересмотра негативного отношения к Думе, принятого I съездом. Ключевой вопрос формулировался так: следует ли партии по-прежнему настаивать на созыве Учредительного Собрания и либо полностью бойкотировать выборы на том основании, что они недемократичны, либо же все-таки участвовать в них, впоследствии намереваясь использовать Думу для ее самоликвидации? Или же на тот момент было бы лучше забыть о демократическом избирательном законе («четыреххвостке») и Учредительном Собрании, участвовать в выборах, прийти в Думу с проектами неотложных законов, а потом мирно добиваться расширения ее компетенции? Но какого рода законодательству отдать предпочтение в последнем случае? В свете намерения двух основных радикальных партий — социал-демократов и эсеров, в которых кадеты видели своих союзников, — бойкотировать думские выборы, ответы на эти вопросы отнюдь не казались предрешенными заранее.
47
#310/286. Его дополнительным аргументом против бюрократической власти в России было то, что подобное правительство не могло решить назревшую аграрную проблему. См.: 05/12-2.
48
Ход этого мероприятия освещался (по-видимому, не полно) в приложениях к журналу Право: Ms 4.- 29 января 1906. — С. 1–22; № 7.- 19 февраля 1906. — С. 25–6. Резолюции съезда были опубликованы в том же издании: № 2.-15 января 1906. — С. 153–158.