Явление гонцов с двумя «пузырями» и закусью было встречено с неподдельным восторгом, алкогольные крылья уже успели несколько скукожиться, всем не терпелось вновь ими взмахнуть. Бутылку раскупорили мгновенно, стали разливать…
И здесь беседа приняла внезапный оборот:
— Слышь, мужики, — сказал раскрасневшийся Виталий, — а может того… баб позовем? С третьего этажа. Я триста двенадцатую знаю, им только пробку покажи, вмиг прилетят. А дальше как судьба решит.
Все переглянулись. Слова попали в самую десятку подогретых водкой душ.
— Н-ну… — произнес Роман так, что ясно — посольства в комнату № 312 не избежать.
И в этот самый миг дверь распахнулась, предъявив рослого мужчину в дорогом шевиотовом костюме-«тройке». За ним маячила еще пара фигур.
Глава 6
— Так, — произнес солидный дядя с удовлетворением врача, убедившегося в предварительном диагнозе. — Сидим рядком, говорим ладком?..
Произнесено это было в мертвой, ужасающей тишине. С чьих-то губ чуть было не сорвалось безнадежное матерное слово, но застыло на первой букве «б».
— Я что-то слышу?.. — ледяным тоном поинтересовался вошедший и обернувшись, властно кинул: — Иван Кондратьевич!
Пожилой седой мужичонка в замызганном пиджаке и сильно мятых штанах суетливо шагнул в комнату.
— Да, Лев Сергеевич?..
— Взгляни-ка, это все твои соколы ясные?
Иван Кондратьевич мигом окинул глазом контингент.
— Наши, наши, — вздохнул он. — Четверо отсюда, Бочкин из четыреста десятой, а эти двое, Ушаков и Родионов — из четыреста седьмой.
Услышав свою фамилию, я первым сообразил встать. Вслед за мной все, гремя стульями и столешницей, вскочили, застыв в почтительных позах.
— Да теперь уж сидите, — тоном гробовщика произнес Лев Сергеевич. — Раньше надо было скакать. А еще раньше — думать. Так, чем питаемся? Ну, хлебное вино, это понятно, а что еще?.. Смотри-ка, богато живут, Иван Кондратьич!
— Рабфак, Лев Сергеевич! Стипендия хорошая.
— Была, — отрезал высокий чин.
Стало еще тише, хотя тише вроде бы невозможно. Лев Сергеевич посмотрел на Сашу, слегка сдвинул брови…
— Лаврентьев? — полувопросительно-полуутвердительно сказал он.
— Так точно, — отрапортовал Саша.
Незваный гость еще немного помолчал, затем очень спокойно молвил:
— Значит, гуляй Москва, разговаривай Рассея. Так?
Мы уныло потупились.
— Значит, студенческие билеты в карманах ощутили?.. — в интонациях засквозил убийственный сарказм.
Кто-то виновато задышал.
— А что такое «волчий билет», слыхали? — тон вдруг сделался вкрадчивым.
Все как будто стали ниже ростом. Я не на шутку напрягся: а ну как и правда отчислят, еще толком не зачислив? Вот тебе и судьба, вот и предназначение… Сразу такой нокдаун! Неужто и правда испытание такое на излом⁈
Мысли смешались в беспорядке, хотя я и понимал, что это сейчас плохо. Но «волчий билет» пробил ментальную защиту, мне вдруг захотелось брякнуть, что я даже про «желтый билет» знаю… но такую грубую дерзость я себе, конечно, не позволил.
Не знаю, что уж у меня было в этот миг с лицом, но Лев Сергеевич, почему-то остановил взгляд на мне. Смотрел секунд пять, и вдруг резко спросил, как выстрелил:
— Фамилия!
— Родионов! — как солдат в строю откликнулся я. — Василий!
— Хм… — промычал он, побродил взглядом и указал на початую бутылку водки:
— Формула!
— С2 Н5 ОН, — отрапортовал я.
— Хм, — повторил он уже иным тоном, еще пошарил взглядом и прояснился, увидав на висячей полочке пачку пищевой соды.
— А это?
— Nа H CO3, — был четкий ответ.
Теперь взгляд изменился. Лев Сергеевич смотрел на меня так, что я читал в его глазах одобрение, хотя вроде бы никак он его не проявлял.
— Кондратьич, — повернулся он к подчиненному — а второй, кстати, так и маячил безмолвно за дверным проемом.
— Да? — тут же встрепенулся Кондратьич.
— Спиртное конфисковать. Продукты оставить населению. Холодильник есть?
— У меня есть, — поспешно откликнулся Толян. — В четыреста десятой.
— Тогда ладно. Только в железных банках продукты не оставлять.
— Да это ясно… — осмелился сказать Саша.
Босс как будто этого не услышал.
— Кондратьич, Гена, — велел он свите, — забирайте водку. И пойдем на третий этаж. А эта великолепная семерка завтра в десять у меня.
И вышел.
Кондратьич засуетился:
— Гена, давай…
— Иван Кондратьич, — твердо сказал я. — Мы выпьем, что в стаканах, возражений нет?