Завсклад, впрочем, вовсе не сердился. А орал так просто, от задорного характера. И я вмиг угадал, что настроение у него хорошее. Чем и не преминул воспользоваться.
— Николай Савельевич, имею просьбу.
— То есть? — насторожился он.
Тщательно подбирая слова, я постарался четко, по-военному изложить просьбу: отлучиться примерно на час.
— Куда?
— По личному делу.
— Ну ты даешь, Родионов! Все у тебя какие-то тайны железной двери… А работать кто будет? Пушкин? Грибоедов?
— Их беспокоить не станем, — парировал я. — Сегодня отработаю без обеда.
— Эх, — комически вздохнул Саша, — придется мне обедать в одиночестве… Николай Савельич! Есть мнение — отпустить.
— Ну-ну! Мнение свое, Лаврентьев, прибереги для сортира. Там, может, пригодится. А здесь мнение одно. То есть мое.
Тут он задумался.
Я безошибочно догадался, что он уже решился. При всем сварливом сквернословии, Савельич был человеком мягким, беззлобным. И не мог отказать тем, к кому хорошо относился. А ко мне уж он точно относился хорошо.
— Ладно, — наконец, произнес он. — Значит, в обед будешь работать?
— Без вопросов!
— Ну, черт с тобой тогда! Давай. Через час чтобы на месте был.
Я словесно откозырял и отбыл. Куда? В деканат нашего химфака. Все мои мысленные расклады привели к ЛСД. Льву Сергеевичу Доронину. Почему? Да потому, что человек он справедливый. И кроме того, я заметил и его симпатию ко мне. Он знает, что я парень с толком, не пустозвон. Так что в худшем случае мое обращение к нему будет иметь нулевой баланс. А в лучшем…
Ладно. Посмотрим.
По многомерному житейскому опыту я знаю, что если ты поставил перед собой некую задачу, то мироздание так ненавязчиво маякнет тебе, получится или нет. Кинет подсказки. Ну, например: договорился ты о какой-то важной встрече, рассчитал время, пора выходить из дому, а ты не можешь найти ключи или документы, то есть забыл, куда их положил, мечешься в стрессе… Вроде бы нашел, вышел, и тут вдруг тебе звонит кто-то очень нужный. Настолько нужный, что ты никак не хочешь прерывать разговор, но при этом опаздываешь, нервничаешь, понимаешь, что теряешь время… Короче, ясно: что-то тебя дергает, мешает, ставит палки в колеса. Значит, из этой встречи толку не будет. И наоборот: поехал ты, и на всех светофорах по пути пролетел на зеленый свет, ни одного красного! Значит, все у тебя получится. Вот где-то так.
В деканат я шел наудачу, не зная, что меня ждет. Поэтому ждал похожих подсказок. Улица, крыльцо, лестница, коридор… Пока ничего. Ну вот и дверь.
Толкнув ее, я вошел в приемную. Невозмутимо-элегантная секретарь Юлия Михайловна разбирала какие-то бумаги, видимо, корреспонденцию. На меня она взглянула без интереса.
— Здравствуйте, — я постарался быть очень вежливым. — У себя?..
Кивок на дверь. Ответный утвердительный кивок: ясно, дескать.
— Можно к нему?..
Не знаю, что бы мне сказала секретарь, но тут дверь кабинета распахнулась. Предстал сам.
Как всегда, он был безупречно-импозантен. На сей раз обошелся без пиджачной пары. Кремовая рубашка с короткими рукавами, легкие светло-серые брюки, летние туфли. Все — свежайшее, выутюженное, вычищенное. Золотые очки. Тонкий запах французского одеколона. Лицо холеное, немного чопорное. Типа — я здесь декан, доктор наук, а вы кто такие?..
Тем не менее, меня он узнал с первого взора.
— Ко мне? Родионов… Василий Сергеевич?
— Так точно, — одним ответом я закрыл оба вопроса.
— Знаток химических соединений! Помню.
— Не без этого, — я сдержанно улыбнулся.
— Ну ладно… Суть появления?
— Тема лично-общественного характера.
— Хм. Грамотно формулируешь. Похвально… Юлия Михайловна, списки зачисленных на первый курс найдите. Занесите мне, пожалуйста.
— Сию минуту, Лев Сергеевич.
— А ты входи, юниор. Обсудим твои сюжеты.
Я старался не ликовать, видя, что «подсказки от Вселенной» мне дружески подмигивают: пока все в твою пользу! Так держать!
— Ну, излагай, — предложил ЛСД, когда мы уселись.
Конечно, речь я подготовил заранее. Аргументы? По правде говоря, очень уж сильными они мне не казались, но все же я старался быть убедительным. И главное — я удачно подхватил тему списков, которые занесла Юлия Михайловна.
— Знаете, Лев Сергеич, я как раз вот по этому поводу…
И строя фразы коротко и правильно, поведал: есть вот такой Виктор Ушаков. Он совсем немного недобрал по конкурсу на химфак. В результате оказался на «литейке». Но туда не очень хочет. А я за время практики в технопарке убедился в том, что из Ушакова выйдет толк. И жаль будет терять неплохой кадр. И отсюда мысль…
С этого места я заговорил очень оговорчиво и предположительно. Я понимаю, конечно… Но хочу выяснить, нет ли возможности?.. Думаю, овчинка стоит выделки.
Декан слушал меня внимательно. Смотрел, как будто даже не моргая. Когда я закончил, он помолчал секунд пять. Может, больше.
— Значит, выяснить хочешь…
— Есть стремление.
— А почему ты за него поверенный в делах? За Ушакова. Почему он сам не выясняет?
— Он не решится. Из деликатности. Скромный парень.
— А ты?
— А я бы за себя тоже не стал. Но за друга…
Взгляд декана как-то изменился. Вроде бы позитивно. Он взял списки, полистал их. И заговорил так:
— Послушай, Родионов. Вот ты, как говорили прежде, изрядный юноша. То бишь, с тобой можно говорить всерьез. Что я и собираюсь сделать. И первым делом: этот разговор должен остаться здесь. Уразумел?
— Вполне.
— Похвально. Теперь вопрос: знаком тебе такой гражданин — Рабинович Евгений Борисович?
— Условно знаком.
— Хороший ответ! Далеко пойдешь, Василий Сергеевич… Ну, а теперь разъясни.
Я разъяснил: с упомянутым Е. Б. Рабиновичем мы вместе сдавали вступительные экзамены. Не общались, но мне он запомнился, так как на него сложно не обратить внимание:
— Яркий персонаж.
Лев Сергеевич кивнул:
— Так вот. Выбыл данный гражданин из числа первокурсников. Ты об этом знал?
— Нет! Впервые слышу.
Я ответил абсолютно честно, видя, с каким прицелом декан отслеживает мою реакцию. И судя по всему, сомнений в моих словах у него не возникло.
— Значит, счастливый случай… — проговорил он задумчиво. — Догадываешься, почему он выбыл?
Я вновь чуть было не брякнул: «нет» — но дедуктивная молния так сверкнула во мне, что все встало на места.
Конечно, я не знал всех деталей, но более или менее ориентировался в одной из самых туманных, мутных тем эпохи Брежнева: еврейской эмиграции из СССР. Почему и как это было?..
После так называемой «Шестидневной войны» 1967 года резко ухудшились отношения Советского Союза с Израилем. А вскоре и вовсе произошел разрыв дипломатических отношений. Мы однозначно встали в ближневосточном конфликте на сторону арабских стран, в результате чего среди советских евреев начались разброды и шатания, и где-то даже обиды. При этом команда Брежнева совершенно искренне хотела улучшения отношений с США, угробленных Карибским кризисом, а точнее, некомпетентностью Хрущева и Кеннеди. Эти два молодца, старый да малый, чуть не устроили ядерную катастрофу, в какой-то момент сами перепугались, кое-как сгладили ситуацию… но было уже поздно для них самих. Ровно через год происходит смертельное покушение на Кеннеди, ровно через два вылетает в отставку Хрущев. А новые руководители и СССР и США действительно ищут точки соприкосновения. При этом в США традиционно сильно «еврейское лобби», а одним из пунктов обсуждения становится «воссоединение родственников»… Формально СССР присоединился ко всяким международным конвенциям о свободе эмиграции, но негласно выезд позволялся евреям и в какой-то степени немцам и армянам (с последними вообще отдельная история!) — то есть тем, у кого реально могут быть родственники за границей. По факту, скажем прямо: это была уступка советского руководства американскому «еврейскому лобби», параллельно с хитроумной задумкой разгрузить общество от сионистских активистов — были такие, и барагозили они не по-детски, вплоть до попыток угона самолетов. Дурацких, правда, но веселого в них было мало. Например, летом 1970 года группа лиц — на редкость нелепая, разношерстная группа, включая женщин, и даже беременных — затеяла такую, прости Господи, спецоперацию на небольшом аэродроме в Ленинградской области. Естественно, вся движуха была организована курам на смех, и горе-угонщиков повязали где-то на подходе к аэропорту. Тем не менее, руководство страны сильно огорчилось на такие проделки; вполне вероятно, масла в огонь плеснуло и то, что вскоре после несуразного теракта случился самый настоящий: литовцы Бразинскасы, отец и сын, осуществили реальный угон самолета, в результате чего погибла молоденькая стюардесса Надежда Курченко и были тяжело ранены еще несколько человек. Тогдашние советские правители были людьми, прошедшими войну, знали цену жизни, по-настоящему дорожили миром, и смерть в самое умиротворенное время невинной девушки, на ровном месте погибшей от рук двух бессмысленных уродов, должно быть, очень больно резанула их. Они были в гневе, отчего на суде зачинщикам корячилось вплоть до «вышки»… Впрочем, до этого не дошло.