— … я им так внятно втолковываю: как это не по теме⁈ Вот у меня гитара в руках. Я про гитару и пою! От зари до зари, от темна до темна — чем не туризм? А они: ну нет, это не то…
В изображении Любы дело выглядело так, что она искрометным пассажем со сцены зажгла зал… ладно, не зал, эстрадную площадку под открытым небом. Зрители были в диком восторге, никого так не встречали, как ее!..
Я отнесся к рассказу немного критически, допуская перехлесты артистической натуры. Но в целом готов был поверить. Я ведь видел, слышал, знал, как она умеет. А уж перед большой аудиторией тем более. Артист подзаряжается энергией толпы! А в том, что Люба поцелована в макушку свыше, я не сомневался.
Ну так вот: по ее словам, жюри прицепилось к тому, что «От зари…» хоть и здорово исполнено, но не очень вписывается в тему конкурса. И потому Любовь Королеву сдвинули на второе место. А первое получил студент-пятикурсник истфака, исполнивший классическую «Вечер бродит по лесным дорожкам» Ады Якушевой, супруги Визбора. Песенка, правда, написана так ловко, что может исполняться как от женского, так и от мужского лица.
— … ну, песня сама по себе хорошая, — признала Люба. — И спел неплохо. Ничего не скажу. Но чтобы так как я зал завести⁈ Да ни в жизнь это ему!..
Здесь она вновь с увлечением пустилась говорить, какая она молодец да удалец, я слушал, кивал и думал: черт возьми, а ведь и вправду вдохновение ее красит, вправду она может быть неотразимой. Будучи на турбазе, она даже ухитрилась загореть немного. Это на августовском-то солнце!.. Впрочем, это был легкий изящный румянец, характерный для светлокожей блондинки и уходящего лета.
Я отмечал все это мысленно без всяких вторых планов, однако Люба вдруг оборвала пустопорожнюю болтовню. Она было понесла милый простительный вздор о том, как она выступала весной, на концерте, посвященном 8 марта, там, естественно, привела зал в неописуемый экстаз, да как ей подарили охапку алых гвоздик… Думаю, тоже где-то приврала при правдивой в целом основе. Так вот, она с упоением городила все это, но внезапно пресеклась. И воззрилась на меня.
Секунд на пять в комнате воцарилось молчание.
— Слушай, — изменившимся голосом сказала она. — Ты… помнишь тот наш разговор? В коридоре.
— Конечно, — очень спокойно молвил я.
Вновь помолчали.
— И что скажешь?
— Тебя послушаю, — я скуповато улыбнулся.
— Так я вроде уже сказала все тогда.
— Ну, тогда! С тех пор… много-не много, но сколько-то воды утекло. Все течет, все меняется.
— Все забывается, от всего устаешь?.. — подхватила она с неуловимой насмешкой. — Может быть. Но у меня не так. Течет, но не забудется.
— Значит, все в силе?
— Именно. От первой буквы до последней.
Она смотрела в упор. Все-таки дивные у нее глаза. Сейчас они казались цвета предгрозового неба.
— Если ты помнишь те мои слова, — сказала она.
— Я все помню.
Она провела рукой по струнам, вызвав мягкий рокочущий звук.
— Значит, мяч на твоей стороне.
Разумно говорит. Интересная девчонка, ничего не скажешь.
И я ощутил, как мое мужское начало властно требует свое. Ну, что тут скажешь! Тайно содеянное тайно и судится…
Я кивнул:
— Принято.
Она каким-то очень будничным жестом отложила гитару вправо.
— Тогда через полчаса в триста девятой.
— Почему там?
— Так удобнее. Сюда вот-вот Танька должна прийти.
— А Ксения?
— Домой поехала.
Я быстро прикинул:
— Слушай, так может я сюда Витьку отправлю? У них, похоже, дело к тому самому. И Ты на эту тему с Татьяной говорила?
— А как же! У нее и хочется, и колется, и мама не велит. Но хочется сильнее всего.
— Так, может, предоставим им эту жилплощадь?
— Давай! — Люба заулыбалась, идея ей понравилась.
И мы договорились так: она со своей стороны обрабатывает Таню, чтобы та оставалась тут и ждала, а я сообщаю Витьке, что плацдарм подготовлен. Ну, а дальше все зависит от них…
Не успели мы разработать этот мудрый план, как в комнату ввалилась Татьяна — запыхавшаяся и разрумянившаяся. Видать, спешила зачем-то.
— Привет, — кинул я ей и двинул на выход.
— В дверь дважды стукни, — предупредила Люба. — С интервалом.
Глава 12
Когда я вошел в комнату, Витек сидел за столом с таким глубокомысленным лицом, как будто собрался рожать некую концепцию, способную потрясти мир. На столе лежал тетрадный листок, исчирканный записями и цифрами.
Я мгновенно сообразил две вещи.
Во-первых — это у нашего негоцианта идет письменный разбор его фарцовочных комбинаций, и что-то там не вяжется. Не бьется. А во-вторых, о своем зачислении на химфак он еще не знает. Ну и ладно.
— Решаем проблемы? — я указал взглядом на листок.
— Да, есть загвоздки… — промямлил он. — Что-то концы с концами не сведу.
— Это по коммерческой части? — я присел за стол.
— Ну, можно и так сказать, — ответил он не очень охотно.
— А я вот тоже твои вопросы решаю! — сказал я с необычайной многозначительностью.
Витек непонимающе уставился на меня… но вот в глазах мелькнуло просветление.
— А! — воскликнул он. — Это ты что имеешь в виду? Факультет?
Я сделался еще значительнее, хотя куда уж больше.
— И это тоже. Но сейчас речь не о том.
Видно было, как заработала Витькина мысль. И кажется, в правильном направлении. В лице, во взгляде заиграло нечто…
— Постой, — заговорил он с надеждой, — постой…
— Паровоз? — я усмехнулся. — Не стучите, колеса?
— Да ладно тебе! — Витьке было не до острот. — Я правильно понимаю, что…
Он слишком выразительно не договорил.
— Я бы даже сказал, что читаешь мои мысли.
— Телепатия? — он разулыбался. — Не отказался бы от такой способности!..
— Можешь считать, что первый шаг сделан. Короче!..
И я растолковал, что примерно через полчаса Татьяна будет ждать его в триста двенадцатой.
— Ждать… в каком плане? — осторожно уточнил он, еще не веря в то, что подплыл к берегу мечты, и до него рукой подать.
— В том самом. Скромность и воспитанность не позволят мне говорить об этом вслух… — я шутливо закуражился, и чем дальше, тем шире и вожделенней делалась улыбка на Витькиной роже. — И вот что я тебе еще скажу! Время есть, хотя и в обрез. Лети-ка орлом в гастроном, возьми бутылку хорошего вина…
Физия разъехалась в улыбке так, что назад собрать трудно:
— Так у меня имеется!..
— Ничего себе, — я слегка удивился. — Откуда?
— Ну, как-то приобрел… Ты вот все говорил: токайское, токайское, вот я и решил, так сказать, воспользоваться советами бывалых.
Он вскочил, сунулся в шкаф, с торжествующим видом извлек длинногорлую изящную бутылку с золотистой этикеткой:
— Во! Видал?
— Ну вот, это чинно-благородно, — одобрил я. — Штопор у нас вроде бы есть?
— Должен быть, — там же, в шкафу Витька оживленно забренчал столовыми приборами. — Есть! — радостно провозгласил он.
— Возьми. Иначе пробку не вытащишь.
Затычка в этой бутылке действительно была проблемой, особенно для случайной компании, жаждущей сдобрить общение, дабы оно было интересней и продуктивней. Конечно, токайское в подобных случаях употреблялось нечасто — ходовые напитки были все же попроще и подешевле. Но случалось и такое. И без штопора — беда. В советских бутылках пробку можно было протолкнуть вниз, и черт с ней. Но сумрачный мадьярский гений выдумал такой сосуд, где данный прием не прокатывал. Приходилось как-то эту пробку крошить, расковыривать, пробивать в ней дырку… И в итоге пить с крошевом, плеваться и нелегкими словами поминать чертовых мадьяр, которые во время войны свирепствовали на нашей территории, в пятьдесят шестом году бунтовали, а теперь поставляют какие-то уродские колбы…
— Ладно, — сказал я. — Ключ с собой возьми. И завтра в семь тридцать как штык здесь. Я, возможно, тоже отлучусь.