У меня не было ни малейших сомнений, что Лариса говорила правду. Психологически ее порвало, вот та самая отдушина и получилась, когда надо выговориться. В таких случаях не врут. Стало быть, не соврал и сам Беззубцев, говоря о будапештских приключениях в каком-то подпольном БДСМ-клубе.
Хорошо! Идем дальше.
Ладно, побывал он в этом срамном заведении. Поступок, с позиций советской морали, конечно, немыслимый, но… Но судя по тому, что до сих пор он уважаемый член научного сообщества, хоть и не без шероховатостей… тем не менее, профессор солиднейшего вуза, заметная величина в научном мире! Значит, все обошлось благополучно, никто ничего не знает. Кроме Ларисы Юрьевны и меня. Но это знание в юридическом смысле, безусловно равно нулю: мало ли какие россказни можно сочинить спустя годы! Так что здесь позиция у профессора безупречная.
Но вот это письмо из Венгрии!.. Да, и тут не придерешься: научные связи, все такое. Тем более контакты ученых из соцстран — это вполне приветствовалось. Но зачем так нервничать на почте?.. Хотя, конечно, может, тут вопрос приоритета, это ведь в науке исключительно важно… Короче говоря, сумма сведений дает картину очень подозрительную и совершенно недоказуемую.
Ну и что в данной ситуации делать?..
Пока ничего. Но план действий проработать нужно.
Вот ведь в самом деле сволочь: нашел нишу! Да мало того, нашел, как встроиться в советскую систему как червяк в яблоко. Знает, где вкусно!
Я вспомнил слова Хафиза. Действительно парадокс: полностью лояльный, очень успешный, почти неуязвимый для закона гражданин — по сути дела, враг общества. Реально так!
Мое врожденное чувство справедливости заклубилось грозовыми облаками. Держитесь, профессор Беззубцев! Чувствуете себя в жизненной броне? Типа, я сам себе закон и порядок? Ну-ну…
А парни все перебирали и перебирали разные вузовские темы: стипендию (это больше тревожило Витьку, так как рабфаковцы Толян и Роман имели гарантированный стипендиальный минимум — главное, не вылететь, добраться до диплома, неважно, с какими промежуточными результатами)… Затем речь у них зашла о «военке», то есть военной кафедре вуза, учеба на которой начиналась со второго курса и завершалась на четвертом месячными сборами, принятием присяги теми, кто не служил в армии и присвоением звания лейтенанта. Те, кто уже отслужил два-три армейских года в солдатском (матросском) или сержантском (во флоте — старшинском) составе, проходили обучение на военной кафедре наряду со всеми, то бишь, получали офицерскую подготовку. Единственно — им не надо было приносить присягу.
Данная тема привела Романа с Анатолием к воспоминаниям о службе. Толик оказался артиллеристом, а Роман все два года обретался на складе ГСМ в пожарной команде, о чем отзывался с мрачноватой иронией:
— Ну, знаешь, как говорят? Чем пожарный отличается от медведя? Медведь спит только зимой, а пожарный круглый год…
Тут болтовня ступила на тропу, для тех лет сравнительно свежую и остроактуальную — беседу о так называемой дедовщине, полукриминальном доминировании старослужащих солдат над молодыми, новичками, «духами» — словечки здесь могли быть разные…
Между строк: на флоте это явление называлось «годковщина», имело нюансы, но суть та же.
Так вот, дедовщина. В принципе, если абстрагироваться от грубых эмоций и страстей, то совершенно расхожий социальный феномен, правда, приобретавший неповторимые нюансы и оттенки в тех или иных исторических обстоятельствах.
В трепотне рабфаковцев я уловил то, что и в «прошлой жизни» слыхал от многих и разных мужиков. Они с неимоверным упорством уверяли, что в дедовщине виновата реформа Советской Армии 1967 года, сокращавшая сроки срочной службы. В сухопутных войсках, начиная с весеннего призыва этого самого года, объявлялся двухлетний срок службы вместо прежних трех, а в ВМФ соответственно — три года вместо четырех. И вот, дескать, это вызвало острейшую фрустрацию у призывников 1966 года, которым доставались прежние сроки, особенно у осеннего призыва. Данные старослужащие попадали «под дембель» осенью 1969 года, то есть на полгода позже, чем те, кто по службе на полгода «младше» их! Ну и отсюда понеслось…
Здесь какая-то правда имелась. Но, разумеется, наивно было бы объяснять проблему только этим. Она куда глубже.
Вообще говоря, подобное существовало во все эпохи, во всех армиях, включая Русскую Императорскую — можно прочесть о том в «Тихом Доне» Шолохова, а особенно у Куприна в повестях «Кадеты» и «Юнкера». В военно-учебных заведениях это приобретало форму так называемого «цуканья» — кадеты младших курсов должны были беспрекословно выполнять капризы и закидоны старшекурсников, при этом выслушивая в свой адрес сентенции вроде: «Глуп, туп, неразвит… А все оттого, что мало били!» — но в целом причуды носили характер скорее насмешливо-снисходительный, чем издевательский.
А вот позднесоветская дедовщина уже зашкаливала. И это отчасти в самом деле было связано с реформой 67-го года. Но сама-то реформа была не причиной, а следствием! И до причины докопаться несложно.
Эпоха примерно 1943–1949 в СССР была отмечена катастрофическим падением рождаемости. Огромное количество молодых мужчин пало на фронтах (говорят, особенно невезучими оказались ребята 1923 года рождения, их война выкосила беспощадно). А из уцелевших многие вернулись искалеченными физически, духовно, спивались, попадали в тюрьмы… Все это естественным образом привело к жесточайшей «демографической яме», которая вторично откликнулась лет через двадцать: к середине 60-х голов молодежи оказалось просто мало. Тревогу забили военкоматы: количество призывников упало критически, соответственно снизилась боеспособность Вооруженных сил. Сокращение срока службы позволяло хоть как-то нарастить контингент, во-первых. Во-вторых, в качестве офицеров начали призывать на два года выпускников институтов и техникумов, так называемых «двухгодичников». А в-третьих, снизили критерии годности к службе. В ход пошли и ранее судимые, и те, кого раньше категорически забраковали бы по здоровью… В том числе неврологи и психиатры. Как бывшие осужденные и люди с душевными задвигами влияли на моральное состояние в воинских частях — пояснять не надо. Стали вспыхивать инциденты, ранее попросту немыслимые.
В сентябре 1968 года, в самый разгар известных чехословацких событий двое солдат Внутренних войск — рядовой Виктор Коршунов (сын осужденного коллаборанта, бывший студент, отчисленный за хулиганство) и ефрейтор Юрий Суровцев (плаксивый депрессивный тип) дезертировали с оружием из части в городе Курске и устроили массовый расстрел мирных граждан. Мотивы? Коршунов, судя по всему, страдал маниакально-депрессивным психозом не в клинической стадии и подбил абсолютно безвольного инфантила Суровцева на то, чтобы «красиво уйти из жизни»… Как два совершенно реальных психа очутились в воинской части даже не Министерства обороны, а МВД, куда отбор был в принципе жестче⁈.. Ответ на этот вопрос и следует искать в тяжелейшей ситуации с призывным контингентом. Там же кроются и причины того, что случилось менее, чем через полгода, в январе 69-го.
Офицер-двухгодичник специального геодезического отряда, младший лейтенант Виктор Ильин, выпускник техникума, похитил в части два пистолета с несколькими обоймами, дезертировал в Москву, имея замысел совершить теракт из глупейших политических побуждений. И совершил. На въезде в Кремль у Боровицких ворот обстрелял кавалькаду правительственных автомобилей. В них из аэропорта Внуково возвращалась делегация, встречавшая космонавтов, совершивших полеты на кораблях «Союз-4» и «Союз-5». Убил водителя одной из машин, кого-то еще ранил, но ни космонавты, ни высокопоставленные лица не пострадали. Ильина нейтрализовали, началось следствие… В его процессе медицинская экспертиза диагностировала у горе-террориста устойчивое психическое расстройство, что и спасло ему жизнь. Если Коршунов был уничтожен на месте преступления, Суровцев задержан, судим и расстрелян по приговору суда, то Ильина поместили в психиатрическую больницу, где он провел много лет. Уже в иные времена признан излечившимся и отпущен доживать на свободу…