На Красном мосту, который раньше назывался Мариинским в честь супруги царя Александра III и матери Николая II Марии Федоровны, я останавливался, чтобы встретить всходящее из-за аскетической формы в духе конструктивизма Элеватора, возвышающегося над уровнем горизонта, Cолнце. Светило было всегда разное, то есть, я видел его разным. Оно могло быть холодным и теплым, а потому ясным и тусклым. А когда Cолнце полностью выплывало из-за Элеватора, оно слепило, заполняя все видимое пространство, и тогда все строения как бы растворялись в нем. Иногда оно едва пробивалось сквозь облака или выглядывало из-за них. Но постепенно, день за днем, Солнце смещалось в сторону Запада, утверждая постулат о вращении Земли вокруг себя.
Так я стоял недолго, словно только для того, чтобы убедиться, что Солнце есть и никуда не делось, а Земля по-прежнему "все-таки вертится".
Я как приговоренный не мог перейти мост, чтобы не остановиться на несколько минут, и встретить Солнце. Это стало наваждением, которое превратилось в ритуал. Так я приветствовал Светило, которое возвещало о наступлении нового дня. Но при этом я всякий раз почти физически ощущал, как некая неведомая сила проникает в меня и наполняет чем-то неуловимо волнующим. И я помнил, что это все уже жило во мне раньше, но не мог вспомнить точно, что это было, как часто не можешь вспомнить ускользающий от тебя сон.
Наверно, людей, которые шли мимо, удивлял странный молодой человек, который прижимается к перилам, устремляя взгляд куда-то в противоположенную движению сторону.
Наконец я сливался с общим потоком людей и следовал дальше, через ряды по улице Комсомольской, в конце которой находился мой институт, и которая потом превращалась в трассу и вела на далекий заманчивый Юг, где плескалось никогда не виденное мной Черное море.
Эта утренняя прогулка от дома до института не доставляла мне тягости, тем более что моя физическая - или ментальная - сущность заставляла мой мозг непрерывно работать, и я имел привычку по дороге вытаскивать из памяти тексты, стихи и даты, так что даже не замечал, как оказывался перед массивными дверями ВУЗа, больше похожими на ворота. Конечно, мозг - это тонкое и сложное, но все-таки орудие истинного Я, то есть, истинной сущности человека.
Вот странно, иногда с удивлением говорят про кого-то: "Ты представляешь, он всего "Евгения Онегина" наизусть знает. У меня это всегда вызывало улыбку, потому что я мог напамять проговорить того же "Евгения Онегина", когда мне было восемь лет. А еще я знал наизусть "Слово о полку Игореве", да и вообще в моей голове помещалось много всякой другой информации, которая, к сожалению, хранилась без всякой системы...
Новый корпус института разительно отличался от старого, похожего на нашу двухэтажную среднюю школу, в которой я учился, с темными классами и узкими коридорами. Новое здание радовало светлыми с большими окнами аудиториями, огромным спортзалом, большой библиотекой, столовой, актовым залом и залом-амфитеатром для сводных лекций.
Едва я оказался в фойе, как меня окликнул второкурсник Юрка Богданов:
- Привет, чувак! Говорят, завтра всех отправляют на картошку.
- На какую ещё картошку? - я ничего не знал о шефской помощи селу и не понял смысла "отправляют на картошку".
- Ты что, с луны свалился? - Едем в колхоз помогать селу убирать урожай.
- Ну, значит едем, - согласился я.
- Что-то ты как-то без эмоций.
- А зачем тебе мои эмоции? Quod principi placuit, legis habet vigorem.
- Переведи, - потребовал Юрка.
- Что угодно повелителю, имеет силу закона, - перевел я.
- Ты знаешь латынь?
- Да так, скорее, какое-то количество выражений.
Юрка неопределенно пожал плечами и пошел дальше по своим делам.
В группе уже знали о колхозе и возбужденно обсуждали, что брать с собой и как одеваться. Вошла преподавательница английского, куратор нашей группы, и подтвердила официально, что весь ИнЯз едет в колхоз "Красный Октябрь", в деревню Успенки.
Глава 2
Колхоз "Красный октябрь" и деревня Успенки. На постое у деда Савелия. Дед Савелий и Караваев. Деревенские "женихи". Гипноз или "ложное геройство"? Последние дни работы "на картошке".
Колхоз прислал грузовики с открытыми кузовами, застеленными соломой, и мы, человек пятнадцать юношей и девушек разных курсов плотно улеглись на мягкую подстилку в одну из машин и с песнями весело покатили в колхоз "Красный октябрь".
Разместили нас по-деревенски просто. Четырех мальчиков поселили к хозяину в дом, девочек, которые составляли большинство, - в клубе. Студентов других факультетов увезли в соседние деревни, и мы с ними встречались только на центральной усадьбе, когда нас собирали по общим вопросам.
Деревня Успенки представляла собой довольно убогое поселение, где почти все избы крылись соломой, а некоторые жилища имели земляные полы. Удручающее впечатление производила пустота вокруг жилищ. Большие участки занимали огороды с картошкой, огурцами, свеклой, репой и морковкой, но почему-то кроме малого количества яблонь никаких других деревьев мы не видели. Зато в низине текла речка, а вдали темнел лес, куда деревенские бабы и ребятишки ходили за грибами, орехами и ягодами.
Наш хозяин, дед Савелий, человек уже преклонного возрасте, жил один, но хозяйство при всем при этом не бросал. Держал он свинью и одноглазую козу. Когда к козе подходили, она настороженно поворачивалась боком и выставляла правый рог. Еще дед Савелий держал штук тридцать всякой птицы: куры, гуси, индюки. На огороде у него росла одна картошка, да стояла пара яблонь и пара слив, и тоже ни одного другого деревца. Мы как-то спросили:
- Дед, а чего у вас так мало фруктовых и почти нет никаких других деревьев?
- А на кой они? - усмехнулся Савелий. - Толку от них?
Почесал бороду и добавил:
- Вон лес стоит, вот тебе и деревья... А по поводу яблонь, дык, при Сталине налог был на них, три рубли за ствол. Непосильно. Вырубили все к ядрёне фене.
В колхозе дед по слабости здоровья и в связи с преклонными годами не работал. Государство положило ему пенсию двести пятьдесят рублей, и пенсией дед Савелий остался доволен. А хозяйствовать ему помогал старик Караваев, тоже бобыль.
Но хотя Караваев был всего лет на пять моложе Савелия, он находился в полной мужской силе. Работал колхозным сторожем, ходил бить скот, вел свое хозяйство, да еще помогал по соседству Савелию.
Караваев приходил к Савелию под вечер. Иногда приносил бутылку водки, и они выпивали. При этом дед Савелий отсчитывал Караваеву ровно половину стоимости водки вплоть до копейки.
Городских дед Савелий взял с охотой. Продукты выписывал колхоз: мясо, молоко. Картошку давал дед Савелий, а за все это ему писали трудодни...
Я проснулся первым, немного полежал с открытыми глазами, посмотрел снизу на ходики, которые висели прямо над головой и встал. Сначала нехотя, потом, когда вышел во двор, меня охватило чуть свежим холодком, и я окончательно проснулся. Утра стояли уже прохладные. Над рекой плыл туман, стелился по земле, отчего казалось, что река затопила берега, и деревья тоже стоят в воде. Хозяйки варили обед, и над трубами вился дымок. Где-то залаяла собака, промычала корова, звякнули ведра, перекликнулись женщины. Деревня проснулась. Наступали те благодатные предутренние часы, когда трудно заставить себя встать, так спать хочется, но именно в эти ранние часы проявивший мудрость получает заряд бодрости на весь день, наполняется восторгом и жаждой деятельного труда; и в эти часы человек, наверно, как никогда близко стоит у порога раскрытия тайны бытия и разрешения вечного вопроса смысла жизни.