- Да ты что?
- Я ничего, а вот как Сеня ...
В это время вышел Семен Борисович и пригласил всех в правление. Кабинет председателя всех не вместил, и многие остались в коридоре, но через открытые двери хорошо было слышно, что говорилось в кабинете.
Говорил сначала председатель. Он ознакомил всех со сводкой погоды на ближайшую неделю. Сводка оказалась неутешительной. Бюро прогнозов предсказывало заморозки и снег. Когда председатель говорил о погоде, лицо его выражало обиду, как будто метеорологическое бюро наслало заморозки на его колхоз специально. Потом председатель стал жаловаться на условия. Людей не хватает, механизмов тоже нехватка, картофелекопалки быстро выходят из строя и почти не работают. Если не убрать всю картошку до заморозков, пропадет.
Стал объяснять истину о том, что город, в общем-то, ест колхозную картошку, так что, считай, что городские для себя же и стараются, а известно: "Как потопаешь, так и полопаешь". И долго еще ходил вокруг да около вопроса, ради которого и собрали всех, а напрямую сказать, чтобы остались еще дня на два, на три и помогли выбрать оставшуюся картошку на соседних полях, не хватало духу. Понимал, что всем до смерти надоел колхоз и картошка. И все видели, что он понимает, а поэтому сочувствовали и особенно не "выступали".
Семен Борисович поймал момент, когда председатель, более-менее приблизился к конкретному вопросу о помощи, и перебил его:
- Короче говоря, надо помочь закончить уборку картофеля. С руководством нашего института этот вопрос уже согласован.
Этого ждали, к этому были готовы, но все же заволновались. Раздались недовольные голоса.
- Я понимаю - все устали, - повысил голос Семен Борисович. - Но давайте подойдем к вопросу с государственной позиции. Степан Никитович достаточно хорошо изложил нам положение дел. Идут заморозки. Самим с уборкой не справится. Убрать картошку нужно? Нужно. Предлагаю всем и за субботу и воскресенье убрать всю картошку. В понедельник домой.
- А если за субботу и воскресенье не уберем? - задал кто-то вопрос.
- Надо постараться. Сегодня вас отвезут на новое поле, а ваши участки закончат школьники. Есть еще вопросы?
Вопросы были. Но уже не по поводу работы. Спрашивали, почему не дают молока, просили на поле привозить питьевую воду и так далее. Основной же вопрос, вопрос с уборкой, был решен.
Таня Савина видела, что девочки повесили носы. Первокурсница Света Новикова вот-вот заплачет. Ей хотелось поднять настроение подруг, и она бодро сказала:
Ну чего скисли? Первый раз что ли? Переживем, девки! Подумаешь, два дня. Дома отгуляем.
- Да-а, два, - всхлипнула Света. - А потом еще на неделю ос╛тавят.
- Никто не оставит, - успокоила Алина Сомова. - В понедельник дома будем.
К правлению подкатил пыльный "козел" и, резко тормознув, напугал девушек. Из машин вышел второй секретарь райкома. Навстречу ему уже спешил председатель колхоза Степан Никитович.
- Ну, и дорога же у вас! - недовольно сказал секретарь, протягивая руку Степану Никитовичу.
- Не у "вас", Николай Савельич, а у "нас", - усмехнулся председатель, пожимая протянутую руку.
Оба исчезли в правлении.
К правлению подъехал трактор. Тракторист лихо развернул прицеп и затормозил, чуть не зацепив девушек. Те с визгом разбежались в стороны. Покричали на тракториста, посмеялись, но, когда тракторист весело предложил подвезти, в прицеп не полезли: трактористы трезвыми в трактор не садились, гоняли напропалую, не разбирая дороги, и ездить с ними боялись. Как-то колхозный тракторист Васька Куликов свалился с трактором в овраг. Трактор перевернулся, а Васька каким-то чудом остался жив. Проспался в том же овраге и пришел в правление. Потом сам проговорился, что ездил на тракторе в соседнюю деревню за самогоном.
Мы вместе с девушками пошли к машине, которая уже ждала нас, чтобы отвезти на поле, и полезли в кузов. Шофер, молодой парень с соломенными волосами и коричневым задубелым от солнца и ветра лицом, осветил девушек белозубой улыбкой, весело спросил:
- Ну, невесты, поехали?
- Поехали, жених, - разноголосо отозвались девушки, и на голову парня посыпались шутки. И когда машина тронулась, затянули студенческую: "С деревьев листья облетают, ёксель-моксель..."
Глава 3
Что такое ностальгия. Маршак и "Слово о полку Игореве". "Бродвей" и его обитатели. Незадачливый декламатор. В кафе. Алина и француз. "Guadeamus igitur".
Я всегда любил это тревожащее до замирания души возвращение домой после долгого отсутствия. Три недели для меня - это долго. Так случалось, когда я приезжал домой после смены в пионерском лагере. Месяц, а кажется не был дома целый год. Смотришь, будто век не видел домов и улиц города, в котором прожил уже немало лет, а своих пацанов встречаешь так, будто вообще уже не чаял увидеться с ними.
Мы часто говорим о любви к Родине, имея в виду Россию, но часто забываем, что эта любовь начинается с привязанности к тем местам, где ты родился и провел детство. Но только с годами начинаешь понимать, что такое ностальгия и соглашаться с Генрихом Сенкевичем, когда он писал: "Грусть, тоска по Родине владеет главным образом теми, кто почему-либо не может вернуться в родные края. Но порой приступам ее подвергаются те, для которых возвращение - вопрос собственного желания. Поводом может быть: восход или заход солнца, напоминающий зори в родных местах; какой-нибудь перелив в песне, в котором еле уловимо проскользнет знакомый напев; купа деревьев, напоминающая лесок возле родной деревушки - и готово! Сердце охватывает огромная неодолимая тоска, и ты вдруг чувствуешь себя листком, оторванным от далекого, милого дерева. В такие минуты человек либо возвращается, либо, если у него есть хоть немного воображения, творит".
Ну, до той ностальгии, о которой говорил Сенкевич, мне еще было далеко, и это позже меня захватят ощущения, которыми "болел" большой писатель, но на подсознательном уровне, я думаю, всем знакома та тоска, о которой он говорит. Только мы выражаемся проще: "Я скучаю по чему-то и по кому-то".
Воображения, о котором говорил Сенкевич, у меня было достаточно, правда, я не "творил", но к литературе меня тянуло, и я пробовал заниматься переводами стихотворений английских поэтов, находя их в антологиях. Кажется, что-то даже получалось, и я, обнаглев, тихо спорил с Маршаком, считая, что он нарушил размер, например, в стихотворении Роберта Бернса. У Маршака: "Любовь, как роза красная цветёт в моем саду. Любовь моя - как песенка, с которой в путь иду". А у Бернса-то: "O, my love is like a red, red rose, that`s newly sprung in June. O, my love is like a melody, that`s sweetly played in tune". И я переводил так, как мне казалось более точным: "О, любовь, ты прекрасна, как роза, заалевшая поздней весной! О, любовь, ты, как арфы звуки, зазвеневшие светлой струной!"
Я думаю, простит мне покойный Самуил Яковлевича мою самонадеянность, ибо и сам я уже устыдился этого...
Мы встречались вечером следующего дня в городском парке. Я оставался в своей группе один юноша на девять девиц, а на всем факультете учились три человека мужского пола, если не считать меня. Но меня приняли в компанию старших безоговорочно, несмотря на инцидент с ножом. Меня зауважали за стихи, которых я знал достаточно, а когда однажды стал читать на память "Слово о полку Игореве" в прозаическом переводе Ивана Новикова, об инциденте забыли, как о некоем недоразумении, которое со мной случилось, но мне не свойственном. Кстати я мог прочитать и несколько частей оригинального старославянского текста. Не знаю, зачем мне понадобилось знать наизусть, например, "Слово о полку Игореве" в оригинале, но меня завораживала музыка старославянских слов: "Не лепо ли ны бяшеть, братие, начатии старымо словесы трудных повестий о полку Игореве, Игоря Святеславлича! Начати же ся той песни по былинам сего времени, а не по замышлению бояню!" Тем более что тексты как-то сами укладывались в голове.