Смысл этого правила доходит до меня лишь через десять секунд, после того, как Карлотта приказывает нам пройти сквозь тяжелый занавес. Мы в темном зале, на подиуме, где так ярко, что кажется, будто мы идем по электрической лампочке. Глаза слезятся и щурятся.
— Стоп! — басит кто-то. — Тито? — Разойдитесь.
Мы расходимся по горизонтальной части подиума в форме буквы «Т».
— Номера три, пять, два — свободны, — говорит голос.
Номер два убегает, уже хлюпая носом. Я поворачиваю к себе карточку: забыла свой номер.
— Numero uno, не двигайтесь! Держите номера сбоку!
Несколько минут мы стоим втроем, нагие под жаркими лампами, а люди, которых мы не видим, говорят о нас, тихо, но оживленно.
Вот и все. Это Тито Конти.
— Хорошо, теперь пройдитесь, пожалуйста, начиная с numero uno.
Крест, накрест! Я крадусь! Я веду нашу группку по подиуму вперед и назад.
— Номер шесть, вы свободны. Номера один и четыре, станьте шире.
Я еще здесь — невероятно. Я смотрю в аудиторию. Мои глаза уже достаточно привыкли к этому свету, чтобы рассмотреть тела, которым принадлежат голоса. В трех рядах от меня — мистер Конти, такой же загорелый и красивый, как на фотографиях, в белой хлопчатобумажной рубашке, с ослепительно белыми зубами. Его окружает несколько сотрудников, одетых в разные оттенки серого: солнце и планеты.
— Не смотрите на мистера Конти! — шепчет Карлотта.
Точно, правило номер один. Я перевожу взгляд на какие-то пустые сиденья. Глаза жжет, но я пытаюсь держать их открытыми. В это время мистер Конти и его свита продолжают говорить, их голоса становятся все громче, вскоре они даже не пытаются от нас что-то скрывать.
— Numero quattro… Numero uno… Numero quattro. — Я почти ничего не понимаю, пока не слышу «cellulite… cellulite… cellulite…» — слово, которое, очевидно, вместе с «Колой» и «о'кей» стало частью всеобщего языка.
Вот и все. Это Тито Конти.
— Numero uno: повернитесь лицом к задней стене!
Я почти ничего не понимаю, в отличие от quattro. Она опускает голову, глаза красноречиво блестят. Похоже, она вот-вот расплачется.
— Numero quattro! Подбородок поднять! — басит голос.
Quattro становится по стойке «смирно».
— Grasso… cellulite… gamba, — жир… целлюлит… ноги, говорят голоса. Это я.
— Улыбнитесь!
— Brutto denti… brutto… multo brutto. — Плохие зубы… уродливые… очень уродливые.
Это про quattro. По ее щеке скатывается слеза.
— Numero uno, повернитесь лицом! Numero quattro, повернитесь спиной!
Вот и все. Это Тито Конти.
— Numero quattro, перестаньте рыдать!
Это какой-то бред.
— Нет!
Я это не просто подумала. Не прошептала. Я сказала это вслух. Громко.
— Ш-ш-ш! — шипит Карлотта.
Я прикрываю глаза рукой.
— Опустите руку! — басит Конти.
— Нет! — говорю я.
Я будто сорвалась с привязи. Я подхожу к краю сцены, не отводя глаз от дизайнера.
— Мы от вас в пяти футах — в пяти долбаных футах, — а вы говорите о моем целлюлите?! И о зубах этой девушки? Да она же красотка! Вы что, совсем?
На всех лицах написан тот же самый вопрос, только адресован он мне.
Вот именно. Я поворачиваюсь к numero quattro и неожиданно чувствую себя гораздо спокойнее:
— А мы что, тоже совсем? Неужели нам так страшно хочется работать у этого козла, что мы терпим такое обращение? Да нас тут за дерьмо держат!
Никто не двигается. Никто не моргает. Быстрые шаги Карлотты удаляются по коридору.
— Но не я. — Я поднимаю табличку с номером. — Не я! — Я хватаю картонку обеими руками. Я уже не прикрываю глаз, а тут очень светло — до невозможности, — и все-таки задираю подбородок, задираю высоко. И рву картонку. Numero uno с треском рвется пополам. — С меня хватит! Больше я сюда ни ногой!
Огромные диваны в цветочных чехлах, коврики в стиле «обюссон», люстры с бусами, старый кофр с проволочной клеткой для птиц наверху. Такое впечатление, будто агентство «Шик» подверглось нападению бабушек. Я осматриваю новый пейзаж, стоя в нескольких футах от Байрона, который водит по офису незнакомую мне девушку.
— Это называется винтаж — просто шик! Разве не идеально? — восклицает он. — Писк моды! Из Англии! Хотя, должен сказать, я и не думал, что так дорого облупить краску! Ну, как бы то ни было… о!
Байрон видит меня и бледнеет. Потом указывает на свой офис.
— Ты! Сюда!
Я прохожу к новому стулу из старой кожи. Байрон захлопывает дверь.
— Где ты была?
— В Балзаме.
— Эмили, ты ушла от Тито Конти, величайшего дизайнера Италии… Ты понимаешь, какая это ошибка? Огромная ошибка, огромная! От которой ты можешь не оправиться в течение всей карьеры. А потом взяла и поехала домой?!