Я доплёлся до стены и собрав последние силы, перелез на безопасную сторону. Привалившись спиною к деревьям, я провалился в полусон.
Я то вздрагивал, поднимал веки и напряжённо озирался, то проваливался в яму, летел и не мог остановиться. Я отчаянно махал руками, но яма была слишком широкой, не оставляя никакой надежды.
В очередной раз открыв глаза, я наткнулся на чёрную стену.
Время тьмы — подумал я, и снова полетел вниз, пытаясь уцепиться руками хоть за что-нибудь. Но полноценный сон всё же забрал меня к себе на несколько часов. Я видел настоящий мир. Своих друзей, знакомых, девушку, которую любил давно, ещё пять лет назад. И ничего о мире этом, ни единой картинки.
Люди оттуда, из настоящего мира, который был доступен мне теперь лишь в снах, волновались обо мне. Они спрашивали, куда я исчез? А я им отвечал, что со мною всё в порядке. А потом всё вдруг почернело. И вновь сквозь тьму их лица. Взволнованные, и даже испуганные.
— Какого чёрта?! — кричал я им — С чего это я вам вдруг стал так нужен?
И вновь всё чернело.
Так происходило раз за разом, пока наконец я не открыл глаза и не увидел прямо перед собой зелёные стебли травы.
Я на удивление быстро вспомнил, где нахожусь, хотя обычно после снов о настоящем мире, было очень трудно воспринять то, что ты сейчас в совсем другой реальности.
Я поднялся, чувствуя себя отдохнувшим. Наконец-то, обрадовался я. За последние несколько дней я уже и забыл, что такое быть отдохнувшим. Я поднял с земли копьё и неспеша зашагал к лесу, стоящему плотной стеною недалеко впереди.
27
Что делать дальше, я пока ещё особо не представлял. Что искать с этой стороны территории Боливара? Дом, где остановился на время режиссёр? Кто его знает, как он устроен, этот мир, в смысле геометрически. Возможно, я до сих пор нахожусь в том доме, и весь этот мир не больше сингулярной точки, а может быть это другая планета, и тогда должно быть нечто вроде портала, дверь, или что-то в этом роде, ведь я же как-то был перенесён сюда?
Я вошёл в лес, и пройдя по нему несколько шагов, остановился перед небольшой, заросшей высокой травой, поляной. В самой середине этой маленькой проплешины образовавшейся среди высоких деревьев, стоял шалаш, один в один похожий на тот, с другой стороны территории Боливара. Мне на секунду стало страшно. Неужели я пришёл туда же?
— Да ты гонишь — тут же укорил я себя за откровенную глупость — На той стороне шалаш стоит на лугу, метрах в трёхстах от леса, а этот прямо в лесу.
Я облегчённо выдохнул. Значит, это совсем другой шалаш, а стало быть, помимо Алекса и деревенских, здесь есть ещё кто-то. Но кто?
Я стал осторожно приближаться к строению из веток, пытаясь наскорую мысль придумать, кто ещё может обитать здесь? Друг, или враг? Какой-нибудь отколовшийся индивид, не сумевший сжиться с остальными, кто-то наподобии Алекса, или ещё один псих, помешавшийся на очередной «райской» идее?
Остановившись шагах в пяти от шалаша, я прислушался, напрягая слух, которому здорово мешал звон в ушах. Усталость, лёгкое обезвозживание и голод прилично расшатали моё состояние, отчего казалось, будто я только что поднялся с кровати, перенеся тяжёлую болезнь.
— Ты думаешь, если там кто-нибудь есть, он сейчас же начнёт шуметь, чтобы порадовать тебя? — задал очередной умный вопрос мой мозг.
Я усмехнулся.
— Ты прав — буркнул я и быстро сделав пять шагов, заглянул внутрь. В шалаше никого не было.
Тогда я нагло залез в это местное чудо архитектуры и тут же наткнулся на коричневый портфель, валявшийся почти у входа.
— Первый? — спросил я себя.
Это его шалаш, понял я. Значит, Боливар не убил этого академика?
Я пролез дальше, схватив по пути одной рукой портфель и прислонившись спиною к дальней стенке, положил его себе на колени.
— Так — сказал я, и принялся разглядывать находку.
Портфель был ретровый и выглядел печально и смешно, причём одновременно. Примерно такой же был у моего отца, и он всегда брал его, когда ходил по воскресеньям в городскую баню. Я иногда вспоминаю торчащий растрёпанный дубовый веник, и мне почему-то становится стыдно за моего папашу. И больно. Слишком уж он был простецким мужиком, и простоту эту старательно и специально подчёркивал.
Я отстегнул застёжку, раскрыл этот старомодный саквояж и заглянул внутрь. Внутри лежала пачка листов.
— Точно какая-нибудь физико-химическая хрень — подумал я, доставая эту пачку — Учёные хреновы. Создали дурацкий мир, и не спешать его уничтожать. Гордятся видимо своим детищем. А то что людям в нём писец как хреново, им на это наплевать.
Откинув портфель в сторону, я стал читать первую страницу напечатанную на машинке, и так углубился в содержание, что когда оторвал от бумаги уставший взгляд, в моих руках оставалась всего половина пачки. Прочитанные листы валялись повсюду. Я бросал их то в право, то влево, и теперь они почти полностью покрывали пространство вокруг меня.
— Чёрт! — выдохнул я, и уставился на противоположную стенку — Что за ерунда такая.
Я вылез с половиной пачки из шалаша, и принялся ходить туда сюда.
— И как это понимать? — спрашивал я, но не знал, что отвечать. В голове была горячая каша, и нужно было немного подождать, пока она подостынет.
Я продолжил ходить туда сюда, иногда делая задумчивое лицо, а иногда странно смеясь.
— Так вот в чём дело — я на секунду останавливался. Каждая новая догадка рождала сразу несколько вопросов, и я снова делал безотчетные шаги, до безумия напрягая мозг.
— Какая разница, что там дальше — говорил я себе — Мне плевать. Я не буду читать дальше.
Но чтобы я не говорил себе, я всё же присел на землю, и вновь углубился в текст.
Я смеялся, иногда кричал что-то грозное и мало внятное, иногда надолго замолкал, и по моему лицу проползала жирная тень страха. Страха базировавшегося на полном непонимании, на тоннах каши в моей усталой голове.
Когда наступило время тьмы, я с непрочитанными листами влез в шалаш, и положив оставшуюся треть пачки под голову, на удивление быстро уснул.
Разбудил меня свет, проникший в шалаш, и я, вытащив листы из под головы, принялся читать дальше, не обращая внимания на страшную жажду, начинавшую выжигать мои внутренности, несмотря на тошноту от голода и боль в голове от шлака, концентрирующегося без влаги в моих клетках.
— И что из этого следует? — бесконечно спрашивал я себя, и вряд ли у меня появился бы внятный ответ, но основной текст неожиданно закончился, и в моих руках остались четыре листа мелко исписанных простым карандашом.
Чтение стало тяжёлым. Карандаш местами был почти стёрт, потому приходилось некоторые слова додумывать. Местами текст ещё и правился, и над зачёркнутыми мелкими словами, имелись надписки, которые были ещё мельче.
На эти четыре листа времени у меня ушло больше, чем на весь отпечатанный текст, но и ответов они дали мне столько, что я почти позабыл о первом тексте. Весь мозг был заполнен информацией, набросанной Первым видимо уже здесь, в этом самом шалаше. Когда? Может двадцать два года назад, а может и за день до моего прихода сюда. Хотя, судя по сильно стёршемуся графиту, всё это было написано очень давно, и не раз пересматривалось, переделывалось, как будто Первый знал, или надеялся, что кто-нибудь обязательно придёт сюда и прочтёт.
А если бы никто и никогда не пришёл? Что было бы? Что было бы, если никто бы не прочитал всей этой ерунды, ни Алекс, ни деревенские, ни кто либо ещё. Что бы от этого изменилось?
Я представил себе Первого, склонившегося над чистыми листами с огрызком карандаша в дрожащей руке. Представил его напряжённое лицо. Для кого он писал всё это? Неужели, зная заранее, что для меня? Именно для меня… именно вы — вспомнились мне слова режиссёра, сказанные той злополучной, ветреной ночью.