Режиссёр пожал плечами.
— Ты можешь убить меня — продолжил я — Но ты не можешь уничтожать миллионы, ведь так, режиссёр? Тебя лишили оружия, и всё что ты можешь, это попытаться заставить людей признать твоё право на власть. И ты хочешь сделать это с помощью новой религии?
Я рассмеялся.
— Не вижу ничего смешного — зло проговорил режиссёр — Вы склонны к религиозности. Заметь, в деревне живёт большинство, и только вы с Алексом не приняли новой веры. Но таких как вы будут просто убивать. Ты уже успел заметить, что они готовы на убийства?
— Успел — сказал я — Но поверь, в настоящем мире давно всё не так. В настоящем мире становится всё больше людей мыслящих, которым не заморочить мозги нелепыми байками.
— Ну уж не скажи — режиссёр довольно заулыбался — Всё как раз наоборот, Инго. Если ты думаешь, что я ничего не знаю о вашем мире, ты глубоко заблуждаешься. Ты вообще во многом заблуждаешься, Инго. И это всё оттого, что ты одиночка. Ты не умеешь контактировать с людьми, и рисуешь их в своей голове похожими на себя. Это твоя иллюзия. Люди совсем другие. Они готовы верить всему, они готовы быть рабами и принять новую веру и новую, абсолютную власть. Они уже давно нули, ждущие свою единицу, чтобы под её властью стать хоть кем-то. Вас слишком много, Инго, и потому ценность каждого давно упало до полного нуля. А поэтому я — это ваша судьба, ваша спасительная судьба. Единица к вашим никчёмным нулям.
— Чушь! — крикнул я — Ведь это нужно только для тебя. О каком спасении ты говоришь? Я не знаю, чего ты хочешь, может тебе нужна энергия, чтобы захватывать новые планеты, может тебе нужны ресурсы, я не знаю. Но люди поймут, что их используют и не станут подчиняться тебе.
— Люди? Поймут? — режиссёр хмыкнул — Им каждый день сыпят на голову тонны чуши, их каждый день используют в своих целях, и они по твоему что-то понимают? Нет. Они живут, веря в то, что всё это для них, что о них кто-то заботится, что они кому-то нужны. Они бояться узнать, что никому не нужны, ты ведь всё это понимаешь, Инго. И ты понимаешь, что всё давно предопределено. Сначало было предопределено той программой, которую мы сохранили, и по которой вы развивались, не отступая ни на шаг в сторону. А теперь, когда впереди казалось бы ничего, свобода выбора, я тебе говорю, что это всё иллюзия, Инго! Нет никакой свободы. Вы продолжаете двигаться по инерции, и у вас снова нет возможности сделать даже одного, самого маленького шага в сторону. Это и есть судьба. Судьба — это инерция.
Я тяжело вздохнул. Всё то, что он говорил, отчасти было правдой, и мне было тяжело от этой правды. Да, мы управляемы, легко управляемы, но ведь это не столько от поголовной глупости, сколько от страха. Что мы можем изменить? — спрашиваем мы себя, и тут же отвечаем — Ничего. Но это всё уйдёт. Нужно только дать возможность каждому убить своего Боливара. Возможность, которой ты уже лишил Алекса — напомнил мне вдруг мой мозг.
— Но если ты так уверен — сказал я — Зачем же тебе нужно было создавать искусственный мир? Зачем так долго изучать нас?
— Не люблю тех, кто не определившись, начинает работу.
— Желаете подкурить? Желаете подкурить? Желаете подкурить? — закрутилось в моей голове, торнадо из воспоминаний, обрывков, кусков, похожих на осколки снов. Я едва сдержался, чтобы не завыть от нахлынувшегося безумия, но для этого мне пришлось рассмеяться, рассмеяться настолько страшно, что вместе со смехом из моего горла вырвался крик.
— Ты врёшь! — закричал я — Есть что-то ещё. Что-то, что тебе недоступно, чего ты боишься. Иначе бы ты обошёлся без нас, ведь так?
— Ничего больше нет, Инго. Я просто хотел понять вас до конца, но теперь в этом уже нет необходимости. Есть единственный выход, таких как ты — убивать. Одним нулём больше, одним меньше.
— Хм, ты противоречишь себе, режиссёр. Ты отделяешь нас от других, а потом называешь нулями. Ты запутался.
— Какая разница — устало проговорил режиссёр — Через несколько минут я уничтожу тебя. Подумай хоть сейчас о самом существенном. О том, что тебя больше никогда не будет.
Его слова вонзились в меня, как тысячи иголок, о которых я уже почти позабыл. Я не ожидал, что он решит всё так просто. Но это был не страх. Я вдруг с удивлением осознал, что это был не страх. В тот миг, я подумал об Алине и Алексе. Я не мог оставить их там, потому что они мне поверили.
— Да, меня никогда больше не будет — медленно проговорил я, сжав свою волю в кулак — Но ты ведь останешься. И ты будешь думать обо мне. Как часто? Я думаю постоянно, режиссёр. Ты будешь думать о том, как ты, высшее существо, испугался человека, не найдя ничего лучше, как просто избавиться от него. И эти мысли не дадут тебе оставаться в своей иллюзии. Они будут постоянно возвращать тебя в реальность, в которой ты всего лишь жалкий трус.
Сказав это, я улыбнулся и посмотрел в его глаза. И он отвёл взгляд.
— Ты прав, червь — сказал он через несколько секунд — Я не хочу, чтобы ты ползал в моём мозгу. Слишком много чести для такого как ты. Я не могу понять лишь одного, Инго. Ты думаешь, что ты сможешь что-то изменить?
— Нет — сказал я.
— Думаешь — он поднялся — Ты думаешь, что тебе под силу остановить инерцию. Но она не остановима, Инго. Ты продолжишь свою никчёмную жизнь, ты станешь что-то объяснять, но тебя посадят в психушку. Ты ничего не изменишь, поверь мне.
— Мы уйдём втроём — чётко произнёс я.
— Да ради бога — режиссёр махнул рукой — Вы можете уходить и доживать свои короткие жизни где угодно. Вы мне уже не интересны. Иди, Инго, иди.
Я поднялся и глупо плюнув на пол, вышел из кабинета. Дверь за спиною негромко захлопнулась и я огляделся.
Чёрт, где эта дверь? — спросил я себя, и вспомнив откуда пришёл, бросился через холл. Подбежав к нужной двери, я резко открыл её и, поморщившись, посмотрел на белую массу. Чёрт с этими иголками, сказал я себе, всё это пройдёт, вся эта боль, вся усталость. Теперь это уже в последний раз.
Я шагнул в белую массу и вновь провалился в темноту.
Когда я открыл глаза, я стоял на дороге, на дороге, которая безмолвно убегала в двух направлениях. Я бросился бежать вперёд, понимая, что режиссёр обманул меня, и я вышел скорее всего там, где когда-то начал путь по этому миру.
Тварь — пронеслось в моей голове — Он надеется, что я не успею добраться, и деревенские убьют Алекса и Алину.
Я ускорился насколько это позволяло моё пронизанное болью тело. Я бежал, думая о том, что произойдёт если я не успею.
— Они могут просто уйти оттуда — успокаивал я себя — Точно! Алекс уведёт Алину за территорию Боливара и они будут ждать меня там.
Я улыбнулся. Всё-таки режиссёру не удалось не оставить нам выбора. Я опустил голову, чтобы поглубже вдохнуть, и когда поднял её, внутри меня в одну долю секунды всё оборвалось. И я, зацепившись ногою за какую-то кочку, полетел вперед, по инерции, по той самой грёбаной инерции, превращающейся в саму судьбу, и мой локоть вонзился в поверхность дороги, но мне было не до боли. Я, задрав насколько было можно голову, смотрел вперёд, не веря в то, что видел. В моей голове разрывались все цепочки, я чувствовал, как мысли разваливаются на атомы, словно уже нет той силы, которая способна связывать их воедино. Моё сердце остановилось, остановилось потому что в тот миг я перестал жить, я стал пустотой. Вот что значит умереть — подумал я.
И я лежал совершенно мёртвый, без единой мысли в мозгу. Я просто лежал и смотрел на молодую девушку, обнимающую высокого, темноволосого парня в чёрной куртке, смотрел на старуху, держащую в руке потёршуюся сумку, смотрел на бетонную стенку и железную трубу. И почему-то, глупо искал глазами смятую пивную банку, которую однажды бросил на этой остановке.
И тогда я закричал, закричал, как совсем недавно, умиравший на своей территории, с копьём в шее монстр, хрипло и уже безжизненно, понимая, что проиграл, проиграл навсегда, и уже нет и никогда не будет никакой возможности изменить даже самую мельчайшую деталь свершившегося.