Наверное, именно таким и был этот финансист, желавший иметь Ольгу Палем где-то между своей конторой и биржей. Как бы то ни было, но «отеческое» внимание он все-таки проявил: снял для Ольги квартиру, обставил ее хорошей мебелью, нанял служанку, а кучеру Илье велел катать Ольгу — куда ей вздумается.
— Для меня, — намекал Кандинский, перебирая брелоки часов, выпущенных поверх жилетки, — твое имя звучит отчасти вульгарно. Посмотри на себя в зеркало — какая же ты Ольга? Позволь, деточка, я стану называть тебя библейским именем Мариам, а ты называй меня своим пупсиком… Так будет гораздо проще и придаст некоторую интимность нашим непредсказуемым отношениям.
«Отеческие» отношения вскоре уступили место другим, весьма далеким от родительских попечений, но которые Ольга Палем, кажется, не слишком-то драматизировала. Кандинский вечерами, усталый, просил ее щипать гитарные струны, и после игры на бирже ему было приятно слышать игру на гитаре, и слова романса сулили ему как раз то, на что он уже не мог рассчитывать:
— Ах, как это приятно! — умилялся Кандинский. Но вскоре ей стало тошно быть райской птичкой, посаженной в золоченую клетку. Человек мало выразительный, целиком погруженный в мир балансов, авуаров и кредитов, Кандинский, надо полагать, сделал ее содержанкой не ради взбодрения мужских эмоций, а лишь для того, чтобы поднять престиж своей конторы; пусть люди говорят: «Если уж этот старый хрыч мотает на молодую любовницу, так, значит, финансы его конторы в полном порядке…» Ольга Палем стала как бы яркой рекламой преуспеяния конторы Кандинского, который серьезно полагал, что квартира, мебель и служанка — этого вполне достаточно, чтобы его «Мариам» была довольна и счастлива.
Кстати, у него был приятель — отставной полковник Колемин, уже пожилой человек, и он был единственным, кого Кандинский допустил до знакомства с Ольгой Палем. Случайно, оставив мужчин наедине, Ольга слышала, как Колемин говорил:
— Мерзавец ты, Васька, мало тебя смолоду били! С тебя-то спрос короткий, благо из штанов давно песок сыплется, а вот каково-то ей, бедной девице? Ведь ей жить да жить, а кто возьмет ее в жены, если узнает, что она была твоей содержанкой? Ты бы прежде хоть со мной посоветовался…
Отношения с Кандинским затянулись, но, встречая Ольгу Палем-Попову на улицах, пристав Чабанов заметил, что «меценатство» Кандинского не пошло на пользу: женщина выглядела плохо, осунулась, подурнела. Это были внешние проявления, а сам Кандинский наблюдал и внутренние — его «Мариам» колотила тарелки на кухне, кричала на служанку, казалась издерганной, не в меру вспыльчивой, места себе не находила.
— Деточка, — вежливо допытывался Кандинский, — пожалей своего пупсика и не будь такой букой. Чего тебе еще не хватает? Ну скажи что-нибудь ласковое. Может, добавить денег, чтобы ты завтра побегала по Александровской?
Колемин, человек семейный, навещал ее запросто, с ним Ольга была доверительна, как дочь с отцом. Бывалый вояка, крутой и честный, полковник сам и завел разговор с нею.
— Слушай! — сказал он Ольге. — У меня ведь дочь старше тебя, и я вижу, что ты исчахлась, а красота твоя меркнет… Разве это жизнь? Одна маета и никакого просвета. Ну хорошо, я приятель Васи-Васи, но все же скажу, что он тебя в гроб загонит! Ты меня послушай, дочка, я ведь зла тебе не желаю. Только добра хочу.
— Верю, — тихо отозвалась Ольга, заплакав.
— Бросай ты этого полудохлого мерина и поживи, как живут все молодые чудачки. На что этот Вася-Вася, который нужен тебе — словно слепой поводырь зрячему?
— Он меня не отпустит, — призадумалась Ольга.
Колемин трахнул кулаком по столу:
— А пусть только попробует не отпустить! Или ты веревкой к нему привязана? Не спорю, что Вася-Вася честный человек, но он же свихнулся на старости лет. Всю жизнь прожил со своей грымзой, а теперь ему, видите ли, свежатинки захотелось!
Ольга Палем вытерла слезы, спросила:
— Уйду! А вот на что я жить стану?
— Наймись.
— Куда? Меня же никто не возьмет, я белоручка, ничего не умею делать, метлы в руках не держала…
— Ах ты, господи! — сокрушенно вздыхал Колемин. — Ладно, — рассудил он потом, — я сам поговорю с Васей-Васей, чтобы кончал дурака валять, чтобы своих седин не позорил и чтобы тебя не позорил перед всем светом…
Этот разговор, судя по всему, происходил летом 1889 года. Кандинский, подводя баланс своим амурным делам, откровенно признался другу, что изнурен до крайности:
— У меня после общения с Мариам стало вот тут побаливать. Раньше не болело, а теперь болит. И сам вижу, что ради соблюдения благопристойности нам лучше расстаться. Не только она со мною измучилась, но и мне стало труднее высиживать дни в конторе. Мариам очень скоро вошла во вкус и теперь требует от меня такой прыткости, будто я только вчера закончил гимназию… Так и быть. Расстанемся по-хорошему.
— Что ты называешь хорошим? — спросил Колемин.
— Хорошо — это когда без скандала…
Ольга Васильевна стала укладывать вещи в саквояж.
— Ну, я пойду, — сказала она. — За хлеб-соль спасибо. Чужого мне не надобно. Прощайте.
— Стой! — заорал полковник как бешеный. — Куда пойдешь? До первого фонаря на углу? Там тебя адмирал Зеленый возьмет на цугундер, потом не отбрыкаешься… Думать надо!
— Я думать не умею, — созналась Ольга.
— Так я стану за тебя думать. Садись!
Ольга Палем присела между пожилыми мужчинами.
— Так дела не делаются, — строжайше выговорил полковник Кандинскому. — Если ты, сукин сын, обесчестил Ольгу Васильевну ее стыдным положением, так будь любезен раскошелиться, чтобы она не побиралась. Ничего! Ты не обеднеешь, а душу спасешь. Согрешил — так давай расплачивайся.
Кандинский, не прекословя, выложил на стол три тысячи, просил Ольгу Палем заверить полученную сумму подписью в особой квитанции, припасенной для финала беседы заранее:
— Этот расход я должен внести в конторские книги, дабы бухгалтер подвел баланс тютелька в тютельку… Ну что ж, — обвел он глазами комнату, — мебель очень хорошая. Я, конечно, сожалею, что все получилось кувырком, но… За мебель держаться не стану. Пусть Ольга Васильевна забирает все.
— Заберет, не сомневайся, — утешил его Колемин. — А ты, — повернулся он к Ольге Палем, — не сиди, как разиня деревенская. Говори сразу, что тебе еще от этого Ротшильда надобно?
Ольга, смущаясь, разглядывала свои ногти:
— Да ничего мне больше не требуется…
Бравый полковник поводил перед самым носом Кандинского громадным пальцем, багровым от возмущения.
— Нет уж, — гневно прошипел он. — Ты у меня, Вася-Вася, мебелью да посудой от девки не отвинтишься. Иначе я тебе, дурню старому, и руки впредь не подам… Понял?
— Разве я спорю? — отозвался Кандинский, следя за движением пальца. — Я ведь не враг Оленьки, почему бы и не выручить ее… только бы не забывала она расписываться в квитанциях!..
Ольга Палем вышла на улицу, уселась в пролетку.
— Илья, — сказала она, — ты одессит старый, все тут давно знаешь, поехали искать новую квартиру.
— Да есть тут одна вроде бы… Нно-о, помчались!
Он задержал бег рысака возле обширного дома Вагнера на Дерибасовской. Лопоухий гимназист, увидев богатую даму, перестал ковырять в носу. Ольга Палем поправила на нем фуражку.
— Не знаешь ли, сдает ли хозяин квартиру?
— Ага. На втором этаже. Вон шесть окон. А вы кто будете?
— Твоя будущая соседка… Тебя как зовут?
— Мама! — что есть мочи завопил гимназист. — Тут спрашивают, как меня зовут. Отвечать или сама поговоришь?
— Без меня ничего не говори, — послышалось из окон. — Я сейчас выйду сама и скажу, что тебя зовут Вивочкой…