— Царь не желает больше ждать, — с этими словами она толкнула Айолу за дверь и сама поспешила за ней и главным евнухом, который шёл настолько широко, что младшая дочь Короля еле поспевала за ним. Стража бесшумно двигалась на два шага позади Царицы.
У деверей в покои её Царя и господина они остановились на минуту, старуха, стараясь отдышаться, оправила складки верхнего халата младшей дочери Короля и, сильней закрепив тяжёлые гребни, смотрела, как стража Царя открывает двери и пропускает юную Царицу в покои её Царя и господина.
Сам Царь стоял в опочивальне, уже знакомой Айоле, она быстро прошла туда и поклонилась в ноги своему Царю и господину, как и подобает рабыне, и уже вставала — она не рабыня, — как мягкая рука остановила её, и младшая дочь Короля осталась на коленях перед своим Царём и господином.
— Нельзя заставлять ждать своего Царя и господина, Царица.
— Я… — Айола потупилась, решив, что оплошность её заслуживает наказания, и смотрела прямо перед собой. Полы шёлкового халата, что был на её Царе и господине, распахнулись, и она увидела мужественность Царя, выглядевшую так, словно он хочет войти в жену свою. Она впервые видела настолько близко мужественность, и успела рассмотреть венки и даже влагу на самом её пике. Её Царь и господин надавил на голову Царицы и приблизил её ещё ближе к мужественности, так, что она задела щёку. Айола была полна страха, она не понимала, почему Царь призвал её раньше дней, когда обязан это сделать, и как ей следует поступить, чтобы не вызвать ещё больший гнев в своём Царе и господине, чем тот, что она услышала в его голосе, когда он говорил на своём наречии, и всё, что поняла Айола — это слова: «дитя» и «разум» или «ум», но с каким-то дополнительным звуком.
— Никогда не заставляйте ждать своего Царя, — с этими словами младшая дочь Короля упала в мягкие подушки постели своего Царя и господина, тяжёлые гребни впились ей в голову.
Лицо же самого Царя было над ней, как и он сам, и Айола чувствовала его дыхание и горячие руки, которые, оторвав мелкие пуговицы верхнего халата Царицы и распахнув нижний, отставили одну ногу Айолы в сторону, и в тот же миг боль, подобная той, что была в её первую ночь, пронзила тело младшей дочери Короля. Гребни впивались в голову и царапали кожу, принося дополнительную боль от того, что голова Айолы вдавливалась в подушки. Её ноги были закинуты столь высоко и неестественно, что одного этого бы хватило, чтобы испытать боль, и при этом её Царь и господин входил и входил, как подобает мужу входить в жену свою, и всё, что испытывала Царица при этом — боль.
Поначалу она старалась не плакать, но ноги её затекли, гребни царапали кожу, и краем глаза она увидела кровь на подушках, руки Царя дёрнули за волосы, добавив тем самым боли, а низ живота разрывался, его жгло огнём, и Айола заплакала, не в силах больше терпеть происходящее, и, понимая, что её обязанность — покориться своему Царю и господину и отдать тело своё, которое не принадлежало ей более, после того, как верховная Жрица связала их руки шёлком, отдав его в полное и безраздельное владение мужу, чьё лицо было непроницаемым и жёстким, таким, каким она увидела его в зале для приёмов своего родного замка. Наконец она почувствовала, что Царь излил в неё своё семя, спустя время он встал и опустил ноги Айолы, отчего она испытала ещё большую боль, как в самих ногах, так и внизу живота. Её трясло от страха, она с ужасом смотрела на Царя и ждала, какой пытке он ещё подвергнет её, когда Горотеон поставил её на ноги и глухо сказал.
— Вам лучше отправиться в свои покои, Царица, незамедлительно, — и, встав, повернулся и ушёл в соседние покои.
Айола вышла на негнущихся ногах, запахивая верхний халат, пуговицы которого раскатились по опочивальне Царя, и прошла своей дорогой из шёлка, пытаясь не плакать, но боль была сильнее, и она сглатывала и сглатывала слезы, слушая на ходу шипение старухи, что Айола всё-таки вызвала гнев своего Царя, и ей следует молиться Главной Богине, чтобы он не приказал высечь её на площади или отрезать язык.
Айола была плохой Царицей и плохой женой, милость же Царя Дальних Земель не безгранична и может закончиться в любой момент, но Царица не понимает этого и вместо того, чтобы учиться быть покорной и хорошей женой, как была Ирима, играет с ручным зверем и, что ещё хуже, ходит на улицу, в конюшню, что не позволяют себе самые паршивые рабыни во дворце, пригодные лишь для того, чтобы оттирать жирные котлы на кухнях.