Амброс был счастлив как никогда прежде. Его лицо выражало такое блаженство, что казалось почти наивным. Ему нечего было желать. Он ни о чем не думал. Он просто дышал и был.
Марго подрулила к Красной вилле, расположенной в маленьком парке за колоннадой гигантских нездешней породы хвойных деревьев. Но машину она остановила не у въезда в парк, а на улице, рядом с искусно выкованной решеткой.
— Отведи машину в гараж.
— А как быть с ним?
— Делай что хочешь. У меня желудок разболелся, — сказала Марго, передавая Амрай ключи. После чего исчезла в парке.
Налетел холодный ветер. В кронах сосен и пихт по-зимнему загудело.
— Ну что дальше? — спросила Амрай.
Амброс пожал плечами, только взглянул на нее и ничего не ответил.
— С этим все ясно, — сказала она, открывая кованые ворота, — конечная остановка!
Затем села в машину и поехала в парк. Весь день она проторчала дома, вечером тоже никуда не выходила.
Завершив вечерний туалет и отправляясь в свою спальню, она услышала доносившийся из бильярдной голос Лео — сомнительной личности, входившей в круг картежных приятелей отца; из его слов можно было понять, что у входа столбом стоит какой-то парень, уставясь на дом и парк. И она прямо в пижаме кинулась в переднюю, выскочила на гравийную дорожку и подбежала к кованым воротам. Позднее она говорила: видит Бог, как она раскаивается в том, что впустила его тогда. Но на самом деле за этими словами скрывалась тоска по нему.
Он стоял с видом бездомного пса и дрожал от холода. В белом неоновом свете парковых фонарей губы отливали ежевичной синевой. Амрай привела его в дом и открыла перед ним дверь одной из многих пустующих комнат. И в ту же самую ночь прильнула к его груди, мягкая, как кленовый листик или снежинка, мгновенно исчезающая на ладони.
Все, к чему прикоснется, даже мысленно, любящий человек, становится зачарованным, только страх жизни не поддается чарам. Однако этот страх обкрадывает человека, а итог упущений — затяжная смерть длиною в жизнь.
Амрай разделась, он же и не пытался. Она спросила, хочет ли он лечь с ней. В ответ он только закрыл глаза и заплакал. Она пожалела о своих словах, а сердце уже разгоралось. Сняв с него очки, она целовала его в лоб, в сомкнутые веки, в ноздри, в уголки рта. Снова и снова. Она чувствовала вкус соли на его висках, вдыхала запах волос и вслушивалась в его неровный сердечный ритм.
Он еще не знал интимной близости, не спал ни с одной женщиной. И его это не пугает. Но сейчас, сейчас он желает лишь одного — лежать рядом с ней и смотреть на нее всю ночь напролет. Он так говорил, и кончик луча его голубых глаз пробежал по озябшим грудям, по гусиной коже рук — комнату еще не протопили — и, скользнув по плотно сжатым ногам, коснулся наконец пушка там, где они сходились. И тут его взгляд успокоенно остановился, и он смотрел неотрывно, долго-долго.
Амрай не очень-то верила всем этим штучкам, так как, имея опыт трех довольно продолжительных романов и одной опрометчивой авантюры, полагала, что в достаточной мере знает мужчин. Но все было именно так, как он сказал. Он не притронулся к ней. Во всяком случае, пока она не уснула и еще могла слышать его дыхание, сбивчивый ритм которого потом все же убаюкал ее. Поутру она проснулась просто оттого, что он смотрел на нее, довольно было этого взгляда, чтобы разбудить ее.
Так и слюбились, и Амброс остался жить в комнате для прислуги. Разумеется, не обошлось без энергичного протеста матушкина желудка, но одновременно и без не менее энергичного поощрения со стороны отца. Ибо почти разучившийся ходить Дитрих оценил молодого швейцарца с первого же взгляда. Возможно, из чувства солидарности неимущего с неимущим, а может, его захватила излагаемая Амбросом теория отмены денег.
Осенние дни сливались в поток неизведанного дотоле счастья. Амрай окружила любимого прямо-таки материнской заботой. Она прививала ему чувство элегантного стиля с поправкой на спортивность. Отныне он носил итальянские рубашки в тонкую полоску и с тройным швом, брюки из нежного хлопка и плоские туфли без шнуровки. Она сняла с него близко посаженные окуляры и утвердила на его переносице очки á la Джон Леннон. Но забота заключалась не только в этом. Амрай учила сына захолустного лимонадника обязательной для мужчин гигиене полового органа и негромко, но настойчиво напоминала, что зубы надо чистить три раза на дню. А запах дешевого мыла отступил перед соответствующим данному времени года кремом «после бритья» с ароматом лесного мха.