Однако его передергивало от омерзения при рассуждениях Эгмонта Нигга о детском кале. Толстяк говорил, что любит нюхать его и нанюхаться не может. Детский кал якобы вовсе не зловонен, но в высшей степени приятен для обоняния.
И где только он набрался такого опыта: своего-то ребенка у него нет.
Он нюхает это. Именно сейчас.
И Амрай взяла крошечную Мауди и спустилась с ней в комнату этажом ниже, чтобы сменить пеленки.
Нет, у Амброса было свое мнение, он считал, что человек становится таковым лишь тогда, когда овладевает языком. И поэтому (что непосредственно касается заботы о Мауди) в первые годы ее жизни он редко появлялся в детской. Это неминуемо вело к охлаждению отношений между супругами. В конце концов Амрай не пожелала больше спать с ним, а если и приходилось, то думала при этом о широко развернутых плечах Харальда.
Амброс предпочитал сидеть в кафе «Грау», где ел и пил в кредит, читал или в пику Эгмонту одобрительно высказывался о террористическом разгуле «Черного сентября» и РАФ[6]. Они целыми днями смаковали в мечтах сенсационно дерзкую и ловкую операцию, когда крестный отец поднимет забрало и во время крещения племянника Майкл Корлеоне устроит кровавую баню почти всем главарям нью-йоркской мафии. Они взахлеб восторгались удачным окончанием «миссии Аполлон-13» и утверждали, что после открытия Америки, плавания Магеллана и высадки человека на Луне в истории уже не будет грандиозных авантюр. Ни на земле, ни во Вселенной.
Он отнюдь не усердствовал в сердечных заботах о дочке, зато охотно постигал секреты солодового виски. И хотя бизнесмена из падучего Дитриха не получилось, в висковедении ему не было равных. Он знал по именам все шотландские винокурни, разбирался в сортах бочарного дуба и благодаря своей тонкой нервной организации был весьма искушен в том, что англичане называют nosing, обонятельной дегустации, в различении и оценке виски всех марок. Дитрих не без гордости именовал себя мистер-миксер и советовал зятю отведать немного терпкой, весьма горячительной, с легким запахом моря жидкости. Зимнего виски, так сказать. Ведь пока все еще лютовала мартовская стужа, и не только за окном, но и в башне.
Амброс становился денди. Он начал наводить лоск на весь стиль своей жизни, носил шелковые сорочки и кашемировый пуловер, поедал устриц в недавно открытом «ристорантэ Галло Неро». Устриц — с уморительно крошечными кусочками мякоти. Он стал нетерпимо привередлив во всем, что касалось мебели. Однажды он схватил топор и разнес в щепки узкий с чайного цвета фанеровкой шкаф в спальной, остатки коего выбросил в окно башни. Прибежавшей со слезами на глазах Амрай он объяснил, что вынужденное созерцание этого уродства из 50-х годов оскорбляет его эстетическое чувство, а стало быть, и человеческое достоинство.
Но дочке не уделял ни часу. Он редко брал ее на руки и даже не умел толком держать ребенка, а когда Мауди начала делать первые шажки, Амброс стал не на шутку опасаться, что отныне и надолго от нее не уберечь ни одну вещь. Ребенок не интересовал его. Вплоть до предновогоднего дня в канун 1974 года. Ибо тогда с Мауди произошло нечто весьма странное.
В перспективе того, чему суждено было свершиться в ее жизни со всей ее чудовищной непостижимостью, случившееся можно истолковать как первую зарницу. Слабый проблеск света в пасмурном небе. Мгновенное просветление облачной завесы. Однако не стоит торопить ясное осмысление этого еще сумеречного ландшафта жизни.
Был туманный день, четверг, 31 декабря. Амрай уехала в город за покупками и оставила Мауди на попечение Амброса. Зная, что он не из числа чутких отцов, с малышкой она рассталась скрепя сердце. Когда приходилось отлучаться на более длительный срок, она отдавала дочку либо Марго, либо Инес, в доме которой она могла поиграть с Эстер, почти сверстницей.
Мауди было уже больше четырех лет, а она до сих пор не произнесла ни единого словечка, ей нравилось, сидя на корточках, играть на темно-синем канапе. Здесь были только она и пластмассовый телефон. Она подносила к уху трубку, прислушивалась, крутила пальчиком диск, и тогда звучала мелодия. Девочка кивала и обращала к трубке какие-то одобрительные возгласы. Казалось, в эти мгновения Мауди забывает обо всем, что ее окружает, и Амброс позволил себе удалиться в свою мансарду.
Он повернулся спиной к ребенку и уже шагнул на ступеньку угрожающе крутой деревянной лестницы, как вдруг почувствовал странное проникающее прикосновение к коже затылка. Нечто вроде энергетики пристального взрослого взгляда.