Старому субтильному господину хотелось плакать. Собравшись с силами, он зашаркал по тротуару вниз к Аннемаркт, дабы самому убедиться в том, что «Стейнвей» благополучно распакован и не расстроен. Кружным путем он добрался до Концертного зала, но без очередного оскорбления на сцену ступить не удалось. Осветитель не поверил ни единому его слову.
Ему, осветителю, дана строжайшая инструкция охранять рояль, как личную супружницу. Так он выразился. Ведь всякий знает, какой самодур этот Михеланджело. Как ни крути, не станет он рисковать работой из-за рехнутого старого бренчалы. И лишь сравнение импозантного фотопортрета под стеклом с ужаснувшей осветителя реальностью внесло необходимую ясность. Он впустил бренчалу на подмостки.
Рояль с опущенной крышкой стоял на подиуме. Он темнел, восхитительно темнел, был утешительным приветом ночного мрака и тишины. Маэстро сложил руки в благодарственном жесте, ощупью добрался до своего артистического покоя, где его с обожанием, словно юная ученица, встретила красная кушетка. Он еще раз собрался с силами и вздохнул. И проспал аж до двенадцати минут восьмого, когда со смачным прихлопом и зычным «Слава те Господи!» — его разбудила костюмерша. Это надо же, господина Бенеманжело по всему городу ищут, с ног сбились… уж было подумали, что его здесь… Дева Мария, святой Иосиф!.. Она еще раз радостно шлепнула в ладоши.
Весть о том, что фортепьянное божество не покинуло город, распространилась в считанные минуты. Таллоне срочно послал в «Терновый венец» скорохода за фраком, а сам принялся терпеливо разглаживать слежавшиеся волосы маэстро и распутывал и укладывал их с легким приплевом до тех пор, пока не добился классического фасона Бенедетти Микеланджели.
Некая фройляйн Шпигель с «Рейнтальского телерадио» влетела в костюмерную, так как весь Концертный зал уже ломился от наплыва приятно возбужденных, во всяком случае сгорающих от любопытства музыкальных натур со всей округи. Фройляйн Шпигель напрасно просидела в кафе Концертного зала в ожидании маэстро. Он нужен был ей «вживую», все равно в каком виде. Главреж вконец затиранил ее, как тиранил вообще всех сотрудников, поэтому его называли просто Реж. Вся его деятельность сводилась к сталкиванию лбами подчиненных ему редакторов. Как бы то ни было, от фройляйн требовалась story[20]. И она пожертвовала одной пуговкой на блузе.
Что за дикий диалект, на ломаном английском удивился маэстро, услышав разговор Шпигель с пожарником, который собирался выставить ее из костюмерной. Девица вдруг умолкла. Неужели здесь удалось где-то что-то вычитать про оскорбленный слух и про диалект?
— Дайте впорхнуть этой бабочке! — сказал он по-итальянски.
Пожарник его понял. «Ближе, смелее», — игриво приглашал маэстро. Так вот — перед самым началом концерта во фрачных брюках и голый по пояс — и отвечал он на дерзейшие вопросы журналистки, из которых в качестве примера достаточно привести лишь один:
— Артуро. Можно ли сказать, что пианистом вы стали по причине сложных отношений с матерью?
— Можно, детка, — полушепотом ответил пианист и вонзил взгляд в узкую ложбинку меж двух гладких, как пудинги, холмов. Он любил женщин и композитора Бальдассаре Галуппи, чей опус «Престо в си-бемоль-мажор» вырвал из мрака забвения.
Свет в зале мерк. Публика стала поспешно откашливаться. Амбре дешевого мыла, уцененного крема «после бритья» и натертых мелиссой спин (билеты для почтенных граждан) насыщало дрожащий от напряжения воздух.
— Не хлопать в паузах между частями, — шепнула Марго на ухо Мауди.
Они сидели в партере — Латуры, как жемчужины на одной нити. Слева от Амрай — Харальд, справа — Мауди. Инес — рядом с Марго. Так пожелала Амрай. Эстер прихворнула, но Мауди точно знала, что дело тут не в критических днях, а в чем-то другом.
Мауди настолько притягивала к себе взгляды, что когда она, ведомая Марго, шагала по срединному проходу, женщины и мужчины повернули головы в их сторону. И эти дамы и господа сами на миг подивились тому, что уделили ей слишком много внимания. Девочка как девочка. Хороша собой, но не так чтобы уж. Интересненькая, но не ахти. А на самом-то деле? Те немногие, кому удалось издали и на мгновение заглянуть ей в глаза, ощутили вдруг нечто вроде необычайного душевного уюта. Теплый бриз, овевающий сердце. В глазах этой девочки был какой-то особый оттенок, необъяснимым образом поднимающий дух. Они чувствовали себя принятыми в объятия, они были любимыми, лелеемыми детьми этого мира. Им было отрадно, им, вечно обиженным. Они приписали это ауре загадочного человека, который вот-вот выйдет на подиум и окрылит их своей музыкой. Их окрылял уже один только вид стоящего там, бесконечно длинного рояля.