Вскипятив воду и заварив чай, для чего из глубины шкафчика был извлечён на свет большой пузатый заварочный чайник из тонкого фарфора, я приготовил к чаю несколько печений и кексов, которые умел неплохо готовить мой пищевой синтезатор, и, водрузив на поднос чайник с заваренным чаем, две чашки с блюдцами и две вазочки, в одну из которых я насыпал печенье, а в другую - кексы, я аккуратно потащил поднос в комнату, боясь расплескать содержимое чайника.
Водрузив поднос на стол, я сел на кровать и стал ждать Линнею - она ещё не вышла из ванной, из-за неплотно закрытой двери было слышно, как продолжала литься вода. Но вот плеск воды прекратился, и из ванной вышла Линнея, с распущенными, не до конца высохшими волосами, густой гривой окружившими её голову и достающими ей почти до плеч. Странно - мне казалось, что её волосы короче... Из одежды на девушке было лишь полотенце, которое она пропустила под мышками и просто укуталась в него, как в халат. Выданную мною одежду она одевать не стала, вероятно, потому, что та была ей велика, но так, завёрнутая в полотенце, девушка выглядела даже прекраснее, чем если бы нырнула в мои безразмерные брюки и рубашку. Полотенце плотно облегало высокую грудь девушки, практически не оставляя простора для фантазии, и выставляло на моё обозрение длинные, мускулистые, стройные ножки идеальной формы, заканчивающиеся небольшими аккуратными ступнями с короткими, ровно подстриженными и покрашенными красным лаком ноготками. Непроизвольно сглотнув тут же образовавшийся в моём горле ком, я сиплым от волнения голосом прохрипел:
- Ваш чай готов, о прекрасная танья!
Линнея, явно удовлетворённая произведённым эффектом, с улыбкой села на край кровати и ответила:
- И где же мой чай? Ставь поднос на кровать и садись рядом - будем пробовать то, что ты приготовил.
Потом мы пили чай, закусывая печеньями, и ели кексы, запивая их чаем. Потом я, неожиданно для себя, поцеловал девушку, и она неожиданно мне ответила. Потом мы поцеловались ещё, и ещё, а в перерывах я признался, что люблю Линнею, что дороже неё у меня никого нет, и больше никогда уже не будет. Затем наши поцелуи слились в один нескончаемый поцелуй, полотенце упало на пол, обнажив восхитительную, совершенную фигуру девушки, и я, уже плохо соображая, что творю, прижал к себе это роскошное тело, целуя его с головы до... В общем, сначала перешёл к грудям, потом опустился на живот, а потом... Потом произошло то, что обычно происходит между мужчиной и женщиной, когда они остаются в спальне одни. Я плохо помню, что происходило в эту ночь, помню только, что Линнея сама направляла мои неумелые действия, и мне было хорошо, очень хорошо. Надеюсь, ей было так же хорошо, как и мне, хотя в тот момент затопившие меня волны наслаждения не давали мне мыслить разумно. Помню, что мы расцеплялись, обессиленные, и снова сливались воедино, и так продолжалось неоднократно. В конце концов, я прижал замершую в восхитительно-доверчивой неподвижности девушку к своей груди, обхватив её голову рукой, и начал проваливаться в дрёму. Сквозь подступающий сон я ещё помню, как перебирал пальцами густые волосы девушки и шептал ей на ушко, что жить без неё не могу, и что она прекрасна, а шрам с её лица я уберу - у моих родителей достаточно денег на операцию в лучших клиниках Камэни. Помню, как Линнея, ласково проведя своей ладошкой по моему лицу, тихо ответила:
- Я сама теперь уберу свой шрам.
- А почему тогда ты не сделала этого раньше? Не было денег? - удивлённо переспросил я.
- Раньше было нельзя. Денег у меня достаточно, но этот шрам - напоминание о моём давнем прошлом.
- Почему нельзя? Разве тебе кто-то может запретить?
- Может... В первую очередь - я сама...
- А что изменилось теперь?
- А теперь все запреты сняты, и завтра ты увидишь моё лицо без шрама - это я тебе обещаю. Если бы все мои проблемы решались так же просто, как мои шрамы... Спи, любимый, все ответы - завтра...
И я, прижав к себе девушку, которую теперь с чистой совестью мог назвать своей, провалился в глубокий счастливый сон.
Проснулся я от солнечных лучей, бьющих мне прямо в лицо - позднее утро, время ближе к обеду, завтрак я благополучно проспал. Блаженно потянувшись, я вспомнил события прошедшей ночи и поискал взглядом Линнею, бегло осмотрев кровать. Состояние кровати лишь подтвердило то, чему она подверглась этой ночью - простыня оказалась смята и запачкана кровью, одеяло куда-то улетело, а подушка осталась только одна, да и та лежала рядом с моей головой. Быстрый осмотр собственного тела показал, что бурые пятна имелись не только на простыне, но и на моих ногах. Линнея была девственницей? А как же мои подозрения, что она значительно старше меня? Неужели, прожив столько сол, она так никогда и не спала с мужчиной? Или вернула свою девственность при омоложении? Впрочем, а мне какое дело до того, был ли у моей девушки раньше мужчина или нет? Сейчас-то она моя! И только моя, никому её не отдам! Тем более что она сама ко мне пришла...
Кстати, а где она? В комнате её не наблюдается... В туалете, похоже, тоже, да и на кухне тишина. Полный смутных подозрений, я встал и открыл дверь в ванную комнату - пусто. Заглянул на кухню - и там никого. Ушла...
Обречённо сев на стул, я машинально придвинул к себе чашку и потянулся за чайником... Под чайником оказался небольшой круглый медальон, сделанный из серебристого металла с плоской витой цепочкой, предназначенный, видимо, для ношения на шее, голография Линнеи на фоне моей кухни, сделанная, похоже, сегодня утром прямо с терминала искина, и мятый, сложенный вчетверо листок тонкого пластика, какие я обычно использовал для заметок, если под рукой не оказывалось переносного коммуникатора. С голографии, сделанной явно утром, пока я бессовестно спал, на меня с лёгкой печалью глядела молодая красивая девушка в короткой ярко-красной приталенной тунике до середины бедра. Во времени изготовления фото сомневаться не приходилось - обстановка за спиной девушки до мельчайших подробностей повторяла ту, что я видел сейчас вокруг себя, вплоть до оставленного пустого заварочного чайника с двумя пустыми чашками. Странно - я практически уверен, что ещё вчера у Линнеи подобной туники не было... Одежда необычайно ей шла, несмотря на то, что скрывала значительно меньше, чем оставляла открытым, демонстрируя мне нежные, тронутые лёгким загаром руки с тонкими запястьями и длинными пальцами, длинную прямую изящную шею, тонкую талию, высокую полную грудь и длинные мускулистые точёные ножки с маленькими ступнями, обутыми в лёгкие кожаные сандалии в цвет туники с тонкими ремешками, спиралью оплетающими изящные икры. Бархатистая кожа девушки, казалось, пропиталась солнечными лучами и светилась изнутри нежно-золотистым светом. А лицо... Прекраснее лица я ещё не видел. Нежный овал, подчёркивающий идеальной формы скулы. Красные пухлые губки, прямой нос, большие карие глаза в окружении пушистых ресниц. Густые брови вразлёт. Вот только шрама на лице у Линнеи уже не было... Поразительно - она действительно сегодня ночью говорила мне правду - ужасный, уродующий её рубец на лице девушка убрала за то время, пока я спал. Следовательно, она действительно могла свести шрам в любой момент, а не сводила потому, что ей кто-то запретил... Но почему? Быть может, все ответы - в записке, которую Линнея мне оставила?
Отложив в сторону фотографию, я развернул листок. На нём чем-то чёрным, возможно, тушью или карандашом для бровей, было написано:
"Кейт, если ты читаешь это письмо, значит, я уже далеко и в настоящее время отбываю наказание, от которого так долго и, как оказалось, безуспешно пыталась убежать. Обо мне не беспокойся - жизни моей ничего не угрожает, а потерю свободы я как-нибудь переживу, не в первый раз. В качестве прощального подарка оставляю тебе своё фото - как и обещала, без шрама. Учись хорошо, больше не встревай ни в какие переделки и прости меня...
Твоя Линнея.
P.S. Возьми в подарок этот амулет и носи его, не снимая - он принесёт тебе удачу. А если вдруг окажешься на пороге смерти - возьми амулет в руки, сожми в своей ладони изо всей силы, вспомни меня и позови. Просто позови..."