– А ты… вы кто? – осторожно поинтересовалась собеседница, все так же не отлипая от косяка.
– Я ведьма, – торопливо пояснила я. – Странница.
Девушка кивнула, явно облегченно вздыхая:
– А, понятно. А то я уж думала – кого это занесло, вроде бы всего на пять минут отлучилась!
Я лукаво усмехнулась:
– А что, так не похожа?
– Ни чуточки!
– Да ну? А какой, по-твоему, должна быть ведьма?
– Ну… А ты не обидишься? – с опаской спросила она. Я яростно замотала головой. – Ну такой старой, дряхлой бабкой, курящей трубку на ходу и злобно скрежещущей себе под нос заклинания, как только ей что-то не понравится.
Я расхохоталась:
– Ну тогда, боюсь, мы все тебя разочаруем! Тае полтысячи лет, но вот на бабку она похожа ничуть не больше тебя или меня. Курить вредно и девушкам не идет, а если бы мы пускали в ход магию каждый раз, как только нам что-то не по нраву, то она бы кончилась буквально через три часа.
Девушка неуверенно улыбнулась:
– Правда?
– Конечно! – горячо заверила я. – Кстати, давай знакомиться. Меня Иньярра зовут.
– Меня – Лена.
– Вот и чудненько! – жизнерадостно улыбнулась я. – Здесь есть где воду на чай вскипятить? У меня плюшки есть…
– Сейчас, – словно опомнившись, кивнула девушка и опрометью кинулась в закуток за одним из недавно осмотренных мною странных приспособлений.
ГЛАВА 2
– А ты сюда надолго? – поинтересовалась Лена, искоса кидая взгляд на почти полное блюдо с плюшками: взять булочку первой она не могла из соображений приличия, а хотелось. Знала бы она, куда ведьмы обычно посылают эти самые приличия…
– Едва ли. Вот соберемся все – и куда-нибудь поедем, – ответила я, беря плюшку и тем самым прекращая душевные терзания девушки, тут же вцепившейся в выпечку.
– А ваф фуфет фного? – профырчала она сквозь плюшку. Услышала себя, тут же смутилась и принялась усердно глотать недожеванное, чтобы повторить почетче. Но я и так все поняла.
– Нас будет трое. Три ведьмы. И вообще-то эти две должны были уже приехать, а не запугивать меня красочными описаниями всех пыток, коим меня подвергнут, если я опоздаю.
Лена сдавленно фыркнула сквозь плюшку:
– А после шабаша трех ведьм дом-то устоит?
– После шабаша – устоит, – успокоила девушку я. – А вот после разборок, кто опоздал и почему, – едва ли!
Лена понимающе хмыкнула и замолчала.
Я, неторопливо отхлебывая из чашки, исподволь рассматривала ее и гадала, что же такое неуловимо притягательное кроется за этой неброской внешностью и простотой. Что-то не поддающееся описанию, но почти материально ощутимое и безумно родное моей страннической натуре.
В конце концов, проводников тоже не абы как набирают…
– Иньярра?
– Ммм? – отозвалась я, легонько прихлебывая горячий чай.
Лена поколебалась, теребя в руках прядку волос, но все-таки спросила:
– А что ты будешь делать, если тебе… станет плохо? Грустно… Тоскливо…
Я медленно поставила чашку на стол и спокойно ответила:
– Пойду на Путь.
– Так ты и так, насколько я знаю, с него ни разу не уходила… – удивилась она.
Я с улыбкой пожала плечами:
– Значит, просто пойду дальше. А что тебя так заинтересовало?
Она растерянно отодвинула подальше блюдо с плюшками, подперла щеку рукой и грустно уставилась куда-то в стол:
– Не знаю. Просто лично я в таких случаях предпочитаю забиться в свою конуру и переждать – а там видно будет.
Я снова взяла чашку и, прежде чем сделать глоток, пояснила:
– Видишь ли, у меня словом «плохо» измеряется не обычная нервотрепка из-за сломавшегося ногтя, легко разрешаемая шоколадкой или чем-нибудь еще сладеньким, а что-то гораздо более серьезное и… страшное. Когда просыпаешься по утрам просто оттого, что наступил рассвет, и ложишься спать вечером исключительно потому, что за окнами темно. Ешь и пьешь просто по привычке, по инерции. И ничуть не страдаешь, если однажды забудешь об этом. Встаешь с постели с недоумевающей мыслью: «А зачем я вообще встала?» Чтобы весь день ходить как зомби, работать, разговаривать, давать с умным видом советы, а вечером приходить в свое гнездо и недоумевать: «Зачем я ложусь?» Жить, веселиться, грустить, но быть внутри… пустой, словно выпитой до дна. Согласись, такое не переждешь в гнезде, потому что это не день и не два, а месяц… год… пять лет…
Лена нахмурилась, перебирая пальцами по столешнице:
– Но ведь если тебе настолько плохо, то тебя на Пути и убить могут!
– Могут, – согласно кивнула я. – Но, во-первых, сидеть на кладбище в засаде, выслеживая упыря, и рассуждать о смысле своей никчемной жизни – вещи малосовместимые. Как-то не до того!
Лена чуть улыбнулась:
– А «во-вторых»?
– Что – «во-вторых»? – не поняла я.
– Ну ты сказала «во-первых» – и про упыря. А что тогда «во-вторых»?
Я вздохнула, подбирая нужные слова:
– А во-вторых, за полвека я уже успела привыкнуть, что рано или поздно с Пути не вернусь. К тому же и возвращаться-то особо некуда…
Лена еще посидела, обдумывая услышанное, а потом тряхнула головой, вставая:
– Ну и Хранящие с ним! Ты еще чайку хочешь?
Я тихонько рассмеялась:
– Хочу!
Удивительный человек. Простой, светлый и добрый. Если она когда-нибудь кого-то обидит, то просто извинится и пойдет дальше, не терзая себе душу никчемными сомнениями.
Может быть, она мудрее меня. Но что счастливее – это точно.
Еще немного покрутившись по залу, Лена сказала, что гнездо на ночь переходит в мое полное распоряжение, и куда-то ушла.
Я резко чиркнула спичкой, и на кончике сердито вспыхнуло потревоженное пламя. Быстро запалив обе свечки, зашипела от боли, тряся кистью: огонь добрался уже до самых пальцев. Глухо хрупнув, спичка сломалась у меня в руках, выпачкав кончики пальцев черной золой. Можно, конечно, зажечь свечки магией, но я всегда любила чиркать спичкой о коробок. Сама не знаю, за что.
Робко затрепыхавшиеся на фитильках нежные лепестки тепло-розового пламени распустились трепещущим цветком, ласково оплавляя воск. Заплясали призрачные тени, отгороженные гранью огня, воздух подернулся прозрачным горячим маревом, таинственно колышущимся вокруг выхваченного светом пространства. По гладкому боку свечи быстро скользнула капля жидкого воска, оставляя за собой неровный след. Сами невысокие стебельки свеч казались полупрозрачными, озаренные неверным, пляшущим даже в неподвижном воздухе светом.
Комната на миг озарилась голубоватой вспышкой, за спиной глухо пророкотал гром. Стало жутковато. По пластиковому подоконнику сначала – тихо, потом – все громче и громче, словно сухой горох по днищу пустой кастрюли, забарабанил дождь. Пламя на неровно оплавленной свечке сердито затрепыхалось, призрачные тени яростно вскинулись, но не смогли пресечь огненной грани.
Наверное, вот в такие ночи некроманты обретают невиданную мощь…
На мою же магию разгул стихий не влиял: она не становилась сильнее, но и не ослабевала. Тем лучше, значит, можно спокойно «взять след».
Отсутствие Хранящих обеспокоило меня куда больше, чем могло показаться на первый взгляд. Где их йыр носит? Понятно, конечно, что едва ли Ильянту загрыз очередной (примерно – трехтысячный по счету) вурдалак, да и Таю так просто кворр убьешь, но в свете сотрясающих Древо, жутких по своему масштабу изменений отсутствие Хранящих выглядело очень и очень подозрительно. Так что лучше я тихонько узнаю, где они и что с ними, а там посмотрю, закатывать скандал за опоздание или обойтись.
Я закрыла глаза и очень четко представила себе Таирну. Миловидное лицо «сердечком», чуть раскосые глаза, темно-карие, вопреки светлой коже и длинным пепельным волосам до середины спины, черные угольные брови, родинка на левой щеке…
Нараспев, тихим, медленно возвышающимся голосом:
– Стихия ее ветер, несущийся и беспокойный…