– За что прощать? За то, что ведьму ведьмой назвали? – глухой, будто загробный голос девушки.
– За то, что выгнали, как собаку бешеную, за то, что ребенка спасенного убили, за то, что камни за спиной держали, за то, что нечистью окрестили, – за это ты их простила?!
Медленно, словно с трудом выговаривая слова:
– Они – люди… Что с них возьмешь?
– Не смей! Не смей, слышишь?! Люби людей, ненавидь их, жалей или презирай. Но не смей говорить: «Они – люди. Что с них возьмешь?»! Никогда, слышишь? Слышишь?!
Глухой, безжизненный голос… набирающий силу с каждым словом, каждым звуком… звенящий от напряжения…
И оборвалась перетянутая струна… Воздух звенел от силы…
– Не смей, ведьма, – тихий, испуганный шепот.
Взгляд. Темный. Полыхающий силой. Почти физически давящий своей тяжестью.
Марья испуганно попятилась назад, наткнулась на полено и упала, неудачно подвернув руку под себя. Ледяными щупальцами боль сжала запястье.
Крик боли словно привел ведьму в себя. Она вскочила с лавки, помогла Марье подняться на ноги. Быстро осмотрела поврежденную руку, сжала запястье ладонями и закрыла глаза.
Сад. Яблоня. Гибкие ветви, зажатые в закрытых воротах. Освободить, а не то сломаются. Открыла калитку и выпустила облегченно вздохнувшие веточки. Подошла, провела рукою по старому шершавому стволу. И все. Так просто…
Открыла глаза, убрала руки и вернулась на лавку. Уронила голову на стол.
Марья осторожно повращала кистью. Даже не ноет. Подошла к девушке. Та сидела неподвижно, прижавшись лбом к дереву. Только спина вздрагивает.
– Спасибо, девочка… – Села рядом, обняла за худенькие плечи. – Птенец ты. Птенец, еще не оперившийся, но уже осознавший, что вороненку среди голубей не место. Грустно, больно и обидно: «За что?» Ты только знай: голубь у земли всю жизнь держится, зерна клюет, а ворон крылья расправит и выше дерев летает. Каждый ребенок станет взрослым, каждый росток станет цветком, каждый вороненок вороном вырастет. Подумай об этом, девочка…
Марья говорила что-то еще, но ведьма уже не слышала, отдавшись на волю слез и темноты…
Я очнулась посреди ночи. Посидела, подождала чего-то… Не дождалась.
«Люби людей, ненавидь их, жалей или презирай… Слышишь?»
«Не смей, ведьма».
«Вороненку среди голубей не место».
«А сама-то простила?»
«Ворон выше дерев летает».
«Подумай об этом, девочка».
Думаю…
А вокруг – тишина. Гулкая, пульсирующая. Живая.
Я растворилась в тишине. Нет меня, нет ее. Есть мы.
И мы – это лишь часть мира. Часть того непостижимого и великого, что так часто называют мирозданием.
Живое. Мудрое. Доброе. Мы вместе дышим, вместе смотрим, вместе думаем…
Нет, не части. Отражения…
Я – это мир. Мир – это я.
Я его люблю. Он любит меня.
И темнота…
А если люди – это часть мира, то… я люблю вас, люди…
А вы меня?..
И тишина…
На рассвете похолодало. Со свежевымытого неба лукаво подмигивало солнце, игривые зайчики плясали по домам: от окна к окну, от крыши к крыше.
На краю деревни прощались двое: старушка в шали и молодая девушка. Перебросились парой фраз, девушка кивнула головой в знак благодарности. Разошлись.
Марья вернулась в дом, прошла на кухню. На столе была записка.
Листок бумаги. Шесть букв. Самых нужных. Самых важных.
«ПРОЩАЮ».
Марья улыбнулась. «А ведь славный ворон выйдет»…
Ступень первая
ТИХИЙ ВЕЧЕРОК
ГЛАВА 1
Пламя тихонько гудело за неплотно притворенной заслонкой, изредка озаряя комнату оранжевыми сполохами света. Не люблю топить печку. Сама не знаю, за что, но не люблю! Вот костер – за милую душу, а печку – ни-ни.
Но, увы, третья декада вязеня[2] близилась к завершению, спать в непротопленной комнате было холодно, а я никогда не являлась сторонницей чудо как полезного и оздоровительного сна на холодном свежем воздухе. Дескать, получите сон и закаливание, а заодно и прочие удовольствия в виде комаров, мошек и застуженного на кворр[3] к утру бока в одном флаконе! Бррр… Ну уж нет!!!
Мои не слишком веселые, но пока и не совсем уж утопические раздумья были прерваны самым, что ни на есть, тактичным и смущенным образом. Под едва слышное царапанье по двери, призванное изображать вежливый стук, раздались испуганные завывания шепотом:
– Госпожа ве-э-эдьма! Госпожа ве-э-эдьма! Откро-о-ойте!!!
Йыра[4] с два. Не буду открывать. Буду сидеть и доедать плюшки – а их еще целый поднос, между прочим. Была бы крайняя нужда – так не царапались бы, изображая шипящую гадюку, а с тараном ломились, вопя что есть мочи. Миллион раз говорила, что привораживание по портретикам – это не ко мне. Пора бы и привыкнуть!
– Ну, пожа-а-алуйста!!! Ну риль ведьма!!!
Та-а-ак. А «риль» он откуда взял, умник доморощенный? Тоже мне, знаток… После «риль» в крайнем случае может идти имя, а еще лучше – вообще ничего. Но никак не «ведьма».
– Ну, рильт ведьма-а-а!
Ух-ха-ха! Интересно, он не знает разницы между «риль» (для чародеек) и «рильт» (для чародеев) или свято верит россказням, что маги умеют менять пол и занимаются этим при каждом удобном случае?
Стук между тем нарастал, из робкого царапанья плавно перейдя в бравую молотильню кулаками. Кто-то слишком ушлый даже ногой попробовал. Этак они мне дверь вышибут!
3
Кворр – ругательство. Используется только ведьмами и теми, кто с ними долго общался. Остальным обычно предлагается совершить туда внеплановый визит.