— Однако сюрприз, — стараясь придать своему лицу бесшабашное выражение, сказал Юрий Дмитриевич. — Глазам не верю…
— Здравствуй, — сказал Григорий Алексеевич. — Я к тебе, собственно, по делу… Вернее, тебе письмо…
— Григорий, — сказала Нина, — Юрий перенес тяжелую болезнь. Я прошу тебя, я требую, наконец…
— Ах, оставь! — крикнул Юрий Дмитриевич, чувствуя усиливающееся сердцебиение. — В чем дело, от кого письмо? Что я знаю… Что вообще происходит?
— Сядь, — сказал Григорий Алексеевич. — Я состою в Обществе охраны памятников старины… которые подвергаются варварским разрушениям в результате невежества… Например, памятник русского зодчества… Двенадцатый век… В нем склады горторга… Строители… Унитазы валяются…
— Ах, ты хочешь, чтобы я тоже вступил в общество, — облегченно вздохнул Юрий Дмитриевич.
— Нет, — сказал Григорий Алексеевич, — то есть в общество ты можешь, конечно, вступить… Это долг каждого культурного человека. Защитить историю… Предков… Да… Но я сейчас, собственно, о другом… Я с комиссией был в монастыре… В общем, в том самом… Я встретил девушку… Женщину… Богомолку… Она меня узнала… Зина… Она беременна…
Высказавшись, Григорий Алексеевич глубоко вздохнул, перевел дыхание, точно поднявшись на гору. Юрий Дмитриевич услыхал, как за спиной заплакала Нина.
— Да, конечно, — тихо сказал Юрий Дмитриевич. — Но что же делать… Вернее, я не совета у тебя прошу, а просто думаю вслух.
— Ты был болен! — крикнула Нина. — Ты не несешь ответственности за свои поступки… Я советовалась с Бухом… При болезни инстинктивная жизнь, половые влечения повышены… Да… Известны случаи, когда больные легкомысленно вступают в брак со случайными лицами… И кроме того, — со злобой крикнула Нина, — эти религиозные святоши развратны… В сектах они вступают в связь с проповедниками… С монахами… Она пытается воспользоваться… Это не твой ребенок…
— Она не сектантка, — тихо, думая о чем-то и оберегая эти мысли от окружающих, сказал Юрий Дмитриевич.
— Тебе письмо, — сказал Григорий Алексеевич и протянул замусоленный конверт.
В нем лежал листок блокнотной бумаги, на которой значилось сверху: «Делегату VI съезда Республиканского общества по распространению политических и научных знаний».
— Это я вырвал ей лист из своего блокнота, — сказал Григорий Алексеевич.
Листок был исписан с корявой аккуратностью, как обычно пишут малограмотные:
«Милый мой муж Юрий, — писала Зина, — с приветом к тебе твоя жена Зина. Мы хоть и не венчанные, но я так пишу потому, что перед Богом мы муж и жена, и я за тебя молюсь, как за мужа своего в дальней дороге. А когда ты вернешься, мы повенчаемся и для людей тоже будем мужем и женой. В первых строках своего письма спешу тебе, мой любимый муж, сообщить большую радость. У нас будет сын. Я взяла из артели отпуск и вместе с папой Исаем, который тоже тебя любит, еду сейчас в Почаев, в святую Лавру, чтоб молиться за сына и за нашу любовь. Твоего адреса я не знаю, но когда вернусь, то напишу твоему другу, а он тебе передаст. Твоя верная любящая жена Зина».
— Григорий, — сказала Нина, нервно похрустывая пальцами, — что нам делать? — Лицо у нее было молящее и даже заискивающее, точно она не просила, а вымаливала у Григория Алексеевича советы и точно его совет всё мог уладить.
— Не знаю, — сказал Григорий. — Попробуйте объясниться… Может, она согласится избавиться от ребенка… Я говорю бред, я говорю первое, что приходит в голову, но я не знаю… Это так сложно… Или, в конце концов, алименты… Впрочем, при отсутствии законного брака…
— Какое это имеет значение, — обрадованно вскричала Нина. — Ты умница, Григорий. Ты настоящий товарищ… Ты нашел блестящий выход… Конечно, если она не захочет сделать аборт, мы будем платить… Мы будем любить ребенка… Правда, Юрий… Это твой сын, и я буду любить его как собственного… Мы будем покупать ему подарки, мы будем ходить в гости… Она припала к плечу Григория Алексеевича и разрыдалась…
— Тише, — говорил Юрий Дмитриевич, поглаживая ее по волосам, по шее, — не надо… Ну, я прошу тебя…
Лицо его стало кротким и задумчивым.
Когда Григорий Алексеевич ушел, они пообедали. Двигались они и говорили так, точно оберегали друг друга от своих неосторожных слов и движений. Но к вечеру в настроении Юрия Дмитриевича произошло новое изменение. Он помрачнел, замкнулся и уселся в кресло, грызя карандаш и глядя в темное окно, в которое ветер швырял хлопья мокрого снега.
— Ложись, — сказал он Нине, — у меня бессонница… Я посижу, поработаю…
— Тебе вредно, — сказала Нина, — я советовалась с Бухом… Он категорически возражает против ночной работы… Прими таблетку…
— Прекрати меня опекать, — крикнул Юрий Дмитриевич так громко, что в горле запершило, — вместе с Бухом… Да, да, оставь…
Он вскочил, ушел к себе в кабинет, заперся, потушил свет и лег на диван, заложив руки за голову. Так пролежал он до утра, изредка меняя положение тела, вместо правой руки закладывая за голову левую. Утром он припудрил набрякшие под глазами синяки и пошел на работу.
VI
Минуло две недели. Были уже настоящие декабрьские морозы. Как всегда, в конце года накопилось много дел, и Юрий Дмитриевич не успевал теперь ездить домой обедать. Обедал он в ресторане неподалеку от места работы. Это было второразрядное заведение, в котором официантов было больше, чем посетителей, однако сидеть и ждать, пока обслужат, приходилось долго. Официанты были в основном мальчишки, похожие на провинциальных стиляг, в галстуках-ошейниках со стеклянными кнопками под горлом, в грязных рубашках, узких брючках и стоптанных узконосых туфлях. Они скапливались кучками в глубине зала и читали «Советский спорт». Были и опытные пожилые официантки, которые, как носильщики на вокзалах, выходили в вестибюль встречать выгодных посетителей и провожать их к своим столикам. За выгодных посетителей они ссорились. Юрию Дмитриевичу это было неприятно, он перестал давать им на чай, и они перестали замечать его. Однако теперь приходилось долго ждать, пока подойдет какой-либо мальчишка.
Как-то, когда Юрий Дмитриевич сидел, нервничая, поглядывая на часы и вертя солонку, кто-то окликнул его. За соседним столиком сидел Кононович, и возле него суетилась толстая официантка в крахмальной кружевной наколке.
— Садись, пообедаем вместе, — сказал Кононович.
Юрий Дмитриевич подумал и пересел.
— Вот ты меня избегать начал, — сказал Кононович, — кто-то, видно, шепнул… В наше время клеветников хватает… и Риту тоже забыл… А между тем мы твои друзья… И к Нине начал грубо относиться, она мне жаловалась… Совсем женщина на себя не стала похожа… Ее лихорадит, она заболевает, по-моему…
— Постой, постой, — сказал Юрий Дмитриевич. — Ты не торопись… Не пойму я… Ты где Нину видел?
— Видел, — сказал Кононович. — Не бойся, не ревнуй, не в этом сейчас дело. Допустим, она у Риты была… Ты не удивляйся, между нами, твоими друзьями, могут быть разногласия, но мы все тебя любим и озабочены твоей судьбой… Ты попал в плохую историю, на тебя донос написан…
— Донос! — торопливо сказал Юрий Дмитриевич. — Кем написан донос?..
— Каким-то слепым, — сказал Кононович, — членом правления артели. Ты соблазнил девушку и бросил ее беременную… Слепой в газету написал, а газета переслала старику, мужу Риты… Знаешь, история принимает крайне неприятный оборот… Ведь эта девушка умерла…
— То есть как умерла? — довольно спокойно спросил Юрий Дмитриевич. Она ведь поехала в Почаев…
— Ну и что ж? — спросил Кононович. — Как будто если человек едет в Почаев, он становится бессмертным… Приехала и умерла от аборта… У какой-то бабки делала… Необразованность, даже грешить не умеют…
Юрий Дмитриевич встал и пошел, лавируя меж тесно стоящих столиков. Груды посуды высились на столиках, грозя упасть и расколоться на множество осколков, так как пол был выложен керамической плиткой. Большое количество людей сидело и стояло в самых неудобных позах, вытянув ноги, подставив костлявые локти или просто преградив дорогу телами. В вестибюле у вешалки висел телефон, но по этому телефону разговаривал какой-то полковник. К счастью, рядом с рестораном тоже была телефонная будка. Юрий Дмитриевич вышел из ресторана, но и эта будка была занята. Тогда он пошел к будке в конце улицы. Прохожие смотрели на него, он был без пальто и шапки, и пиджак его покрылся снегом. Будка в конце улицы была свободна. Юрий Дмитриевич набрал номер.