И дальше Гончаров дает великолепные размышления об «общечеловеческих образцах», истоки которых могут «исчезать в тумане старины», но сами они «в основных чертах нравов и вообще людской натуры», «облекаясь в новую плоть и кровь в духе своего времени», могут жить долго, переходя из эпохи в эпоху. Таков Тартюф, Фальстаф и многие другие, «вечные характеры», «первообразы страстей и пороков».
Таковы Фамусовы и Молчалины, таков и их антипод — Чацкий, который, по справедливому пророчеству Гончарова, «останется навсегда в живых»:
«Живучесть роли Чацкого — состоит не в новизне неизвестных идей, блестящих гипотез, горячих и дерзких утопий… Роль и физиономия Чацких неизменна. Чацкий больше всего обличитель лжи и всего, что отжило, что заглушает новую жизнь, «жизнь свободную»… Он вечный обличитель лжи, запрятавшейся в пословицу: «один в поле не воин». Нет, воин, если он Чацкий и притом победитель, но передовой воин, застрельщик и — всегда жертва. Он бьется «бескорыстно, не для себя и не за себя, а для будущего и за всех». «Чацкие живут и не переводятся в обществе, повторяясь на каждом шагу в каждом доме, где под одной кровлей уживается старое и молодое, где два века сходятся лицом к лицу, где длится борьба свежего с отжившим, больного со здоровым и все бьются в поединок».
И не они ли тогда, не Чацкие ли, пишут мне? Не болельщики ли, стремящиеся «победить зло и вознести счастье»?
Первый:
«Здравствуйте, дорогой Григорий Александрович!
Пишет Вам незнакомый, но хорошо знающий Ваши книги, публицистику и сделанные Вами добрые дела.
«Как жить?» — действительно стало проблемой. В моей и нашей общественной жизни обстоятельства сложились таким образом, что зло побеждает добро, может быть, Вы поможете добру победить зло.
Убедительно прошу у Вас личной встречи и личной беседы, все очень серьезно. Я в любой удобный для Вас день могу отпроситься с работы и приехать к Вам из Ленинграда.
Существо вопроса в следующем: более шести лет назад мною было обнаружено, что отдельные руководители нашего предприятия нарушают учет и отчетность, скрывают брак (внеплановый ремонт локомотивов), скрывают сверхурочные часы, принуждая к этому рабочих. Правильность моих утверждений подтверждается проверкой и актом группы содействия партийно-государственного контроля, но до сегодняшнего дня никаких выводов и перемен — слишком сильны еще та рутина и то болото, в котором мы живем. Пока не сдаюсь, но силы иссякают и без помощи не выдержать».
И вот приезжает человек, никак и ничем не напоминающий ни нытика, ни пессимиста или завзятого кляузника, — высокий, плечистый, голубоглазый, с шапкой вьющихся русых волос. Васька Буслаев — сильный, открытый, русский мужик — или Руслан. Впрочем, в действительности так звали другого, следующего, о котором речь будет дальше. А этого звали Георгий. Имя тоже символическое: «Победоносец».
Он привез целый чемодан бумаг, документов и, выкладывая их, начал рассказывать все как есть, рассказывать подробно, убедительно и страстно. Пытаясь вникнуть в суть незнакомого для меня дела, я по-писательски старался понять прежде всего сущность человека: кто он? Что он? Откуда у него эта горячность, непримиримость и такая, совершенно личная, заинтересованность в этих путаных ремонтных делах? И постепенно передо мной начинает вырисовываться человек.
Он — ровесник Октября, семнадцатого года рождения, потомственный ленинградский пролетарий. Отец и мать — типографские рабочие. Отец — участник обороны Ленинграда, первой, Октябрьской, в 1919 году вступил в партию и в дальнейшем был на партийной работе.
Самого «Победоносца» завлекла другая работа. Его детское еще воображение поразил паровоз, клубы дыма, особенные, точно его личные звуки: чук-чук, чук-чук, и машинист, выглядывавший из окна. Вот таким машинистом он и решил быть и пошел к этой цели путем обычным, трудовым, советским путем: в 1933 году окончил семь классов, в 1934-м — ФЗУ и поступил в депо финляндской дороги, слесарем по ремонту. Мечтал о паровозе, просился на паровоз, но что делать? — нельзя, молод, нужны слесаря по ремонту. Ну, раз нужно… Работал слесарем, поехал в Забайкалье, тоже на железную дорогу слесарем, был секретарем комсомольской организации, и только в 1945 году осуществилась его мечта: он сел на паровоз.
И тут, как он сам теперь говорит, начинается прозрение, постепенно, с мелочей.