Вот тот единственный вопрос, на который мне хотелось бы получить от Вас ответ».
Я повторил его в следующем письме, но ответа так и не получил, мой оппонент потонул в словесной шелухе типа:
«Любовь есть бог, бог есть дух. Если в нас пребывает любовь, то мы живем в боге и бог живет в нас — в этом единственное познание нашей жизни здесь на земле».
А потом он и совсем переходит в контратаку, по какой-то совершенно непонятной логике соединяя несоединимое: концепцию атеизма и учение церковников.
«Вам кажется, — пишет он, — что Вы утверждаете что-то новое, на самом деле Вы действуете с тех же избитых позиций, что и церковники всех мастей и окрасок… и Ваше «нравственное начало» чем лучше библейского бога с седой бородой?»
Дискуссия начинала переходить в перебранку, и тогда я поставил главный вопрос, из-за которого вообще пошел на эту переписку.
«В прошлом письме я у Вас спросил: а может быть любовь без бога? Вы мне не ответили, уклонились.
А вот что отвечает на это жизнь, история.
«Я хотел бы обнять своей любовью все человечество, согреть его и очистить от грязи современной жизни», — это писал Дзержинский из тюрьмы, которая отняла у него 19 лет жизни.
«Надо уметь понять величие сознательного отдавания себя… Революционеров никто не принуждает терпеть лишения и презирать смерть, они идут на подвиги по велению сердца ради счастья других», — это писал Чичерин, дворянин, аристократ по происхождению, получивший богатейшее наследство и отдавший его на дело революции, а сам живший впроголодь в маленькой, заваленной книгами каморке.
«Если бы был рай и ад, — пишет он в другой раз, — то я, несомненно, плюнул бы на все райские увеселения и пошел бы в ад, разделить страдания несчастных… Я был бы подлецом, если бы остался в раю, когда несчастные мучаются в аду».
А ведь это говорят принципиальные, непоколебимые атеисты, безбожники. Значит, может быть нравственность без бога? Может!
А с другой стороны, возьмите Кирилла Белозерского. Это был несомненный подвижник. Бросив видный московский пост, покой, благополучие, он ушел на север, в глухие леса, и поселился в пещере на берегу дикого Сиверского озера, положив начало монастырю. А потом этот монастырь стал крупнейшим крепостником, опорой царизма и тюрьмой для многих лучших сынов России.
А возьмите организаторов и главарей разных сект, тоже проповедовавших «истинную религию», а связавших ее с преступлениями и убийствами, не говоря уже о всей истории «святой» инквизиции.
Значит, обязательно ли нравственность связывается с религией? Нет и нет, далеко не обязательно.
Значит, все дело в том подлинном, что лежит в основе человеческого поведения, — во имя чего он живет, как он относится к людям и обществу и как он строит свою жизнь!»
Позднее, в другом месте и по другому поводу, я опять возвращаюсь к этому же вопросу.
«К сожалению, вечный вопрос — как жить? — практически не имеет одного решения. Когда-то этот вопрос решался просто: над всем стоял высший надмирный закон, исполнение или неисполнение которого было мерилом поведения и критерием нравственной ценности. За выполнение или невыполнение этого закона причиталась определенная мзда (райское житие) или кара (адские мучения). Классическая религиозная концепция нормативной этики, построенная, кстати сказать, по прямому образцу столь же классических, чисто земных, юридических норм: сделаешь то — получишь это, сделаешь это — получишь то.
«Но существует иная мысль, вытекающая не из лживого отрицания земной жизни, а из любви и привязанности к этой жизни, мысль о победе на земле… Любовь к страдающему человечеству, вечная тоска в сердце каждого о красоте, счастье, силе и гармонии толкает нас искать выхода и спасения здесь, в самой жизни, и указывает нам выход. Она открывает сердце человека не только для близких, открывает его глаза и уши и дает ему исполинские силы и уверенность в победе. Тогда несчастье становится источником счастья и силы, ибо тогда приходит ясная мысль и освещает мрачную дотоле жизнь. С этих пор всякое новое несчастье не является более источником отречения от жизни, источником апатии и упадка, а лишь вновь побуждает человека к жизни, к борьбе и любви».
Это писал Феликс Дзержинский, будущий «железный чекист». А писал он в тюрьме, в то решающее предгрозовое время, когда утверждалась новая философия и поэзия жизни. Жизнь без бога. Она когда-то пугала Достоевского, а за ним многих и многих других тем, что в человеке, лишенном бога, исчезнет нравственное начало, и чувство любви, и все высшее, что якобы внушено человеку религией. И Лев Толстой не представлял себе нравственности без бога.