Это старая тоже, семидесятилетняя женщина, тоже бывшая учительница, прожившая, не в пример первой, тяжкую, очень тяжкую, полную бед и испытаний жизнь. И все это не написано даже, а высечено на ее лице: складки скорби, суровость и сосредоточенная выдержка.
На фотографии — компания старых друзей, окончивших школу много лет назад, и среди них — она одна. И это бросается в глаза. Нет, это не одиночество, не отчуждение, это — обособленность мысли и характера. Это — личность.
Расскажу, хотя бы вкратце, историю этой личности, по ее собственным письмам.
«В раннем детстве жила у людей в няньках. В школу пошла поздно, девяти лет. Изучали мы «закон божий», и я всему верила, и Иисуса Христа видела во сне, он помогал мне учить уроки, но училась я отлично, без помощи Иисуса, а потому что сама каждый день готовила все уроки не как-нибудь, а именно на отлично! Школу закончила в 1924 году. В 1921 году вступила в комсомол. Будучи комсомолкой, работала заведующей библиотекой, выступала с докладами о происхождении земли, о религиозных праздниках и т. д. Потом меня послали в Вологодский пединститут. Там на историческом факультете подробно изучали историю всех религий. А евангелие и библию я сама читала для антирелигиозной пропаганды…
В комсомоле мы очень увлекались диспутами с анархистами, тоже молодыми, главным образом учащимися. Рассаживались комсомольцы налево от сцены, анархисты — направо. Аплодировали анархисты своему оратору, мы — своему. Для меня эти диспуты были захватывающими.
Много тогда было диспутов еще о вере в бога. Я на все бегала. Выступали настоящие попы и архиереи. Как правило, помещения всегда были переполнены.
Вообще все комсомольцы чувствовали себя переделывающими жизнь. Так и было.
Теперешний комсомол и вся молодежь тоже продолжает переделывать жизнь вместе с коммунистами. Особая борьба идет за то же, что и в первые годы советской власти, а именно — за Человека с большой буквы, за активного борца коммунистического общества…»
«Каждого члена партии я сравниваю с первой когортой коммунистов-подпольщиков, и, если сравнение окажется не в его пользу, я во всеуслышание говорю: «Так коммунисты не должны поступать!» И я не согласна трусливо молчать или говорить не то, что чувствуешь, в угоду таким «авторитетам».
Вот какая она, Татьяна Дмитриевна Мошкина, обратившаяся ко мне с письмом после прочтения «Трудной книги». В нем и в последующих письмах она подробно и обстоятельно рассказывала, как через детскую комнату милиции она взяла шефство над одним «трудным» подростком, Сережей, ходила к нему на дом, в семью, на фабрику, где он работал, в школу, где учился, как приглашала его к себе домой, беседовала, показывала копии картин из Эрмитажа, из Третьяковки, как учила его бороться с ленью и добилась того, что «сам он за ум взялся, слава аллаху».
Потом у этой неугомонной семидесятилетней женщины появилась еще забота: две девочки, у которых отца нет, а мать пьянствует. Опять хлопоты в горисполкоме, обсуждение поведения матери в комиссии по делам несовершеннолетних. А здоровье ухудшается, отказывают ноги, ей уже трудно ходить, и эти девочки ходят к ней на дом.
Когда вышла моя книга «Разговор всерьез», я послал ее Татьяне Дмитриевне и получил письмо:
«Нет подходящих слов благодарности за присланную книгу. Я сначала прочитала ее сама и снесла бывшему моему подопечному Сереже и их семье. Потом передам семейству девочек. А потом Вашу книгу, как другие интересные и редкие, я предложу читать всем своим знакомым по Великому Устюгу».
Какая щедрость души! Какая неиссякаемость и неутомимость добра! Не проповеди, а делания добра! И такая же ненасытность в работе собственной души. Ей уже за семьдесят, пора бы, кажется, успокоиться и отдохнуть. Но нет! Вот она получила 7-й том подписного собрания сочинений такой же неуемной Мариэтты Шагинян.
«В этом томе, — пишет она в одном из писем, — мне особенно понравилась статья «Коротко о книгах и рецензиях». Из этой статьи я узнала, как надо понимать все существующее в нашей жизни, но несоответствующее нашей идеологии».
Вот она присылает мне статью «Красота поднебесная» из местной газеты — о реставрационных работах в Великом Устюге, о прошлом и будущем этого города — и отчеркивает такой абзац:
«Наступит время, когда «поднебесная красота» предстанет в первозданном виде. Красота эта не только веселит и умиляет сердце, но и укрепляет любовь к Родине, к ее истории, от которой судьбу Великого Устюга не отделишь… Как же нужно было жить нашим предкам, чтобы и в наш век, благодаря только их давнему и ставшему бессмертным труду, Устюг Великий почитался знаменитым не только на Севере, но и во всей стране».