«Вот так, Григорий Александрович! Ничего хорошего, кроме плохого, мой атеизм мне не дал и, конечно, не даст, — мы с ним душевно несовместимы. И верить в бога — тоже не могу. Пушкин был велик:
А Тютчев гениален:
Он за сто с лишним лет предвидел появление подобных мне людей, а их очень много, куда больше, чем твердых атеистов и идеалистов. Они только боятся об этом говорить даже наедине с собой».
Так заканчивается это потрясающее письмо, а дальше — почтовый индекс и подробнейший адрес и собственноручная подпись человека с русским именем и фамилией. В открытую! Пусть человек ошибся в лабиринте сложнейших философских проблем: непостижимость бога и непостижимость абсолютной истины, неизменность установленных богом законов и неизменность законов природы, — но он задумался и заговорил об этих проблемах, перешагнув через выстроганную жердь голого догмата, что «бога нет».
Хочется верить и будем верить, что этот, видимо, недюжинный по сути своей человек, заблудившийся в дебрях отвлеченной философии, со временем сам или при помощи хороших и умных друзей сумеет найти в себе силы, чтобы разорвать круг проблем и противоречий, затемнивших его видение мира, а пока из всего этого клубка проблем я возьму, пожалуй, самую главную и центральную — проблему оптимизма и пессимизма.
Подводя итоги своим поискам и размышлениям, он приходит к выводу, что «идеализм и религия человечнее материализма и атеизма, независимо от того, что эти последние объективно истинны», что «религия, вернее даже, не религия, а просто вера в высшее существо, высший разум, к которому разум человеческий может, при выполнении определенных условий, приобщиться, — не в пример оптимистичнее неверия, о том, что искренне верующему человеку несравнимо легче живется на этом свете, — и говорить нечего».
Вот и обнажается еще раз на живом, конкретном и кровоточащем примере подлинная сущность религии, как идеологии человеческой беспомощности. Я не знаю жизненной истории этого человека, но ясно одно: человек устал, изнемог и надломился в напряженной внутренней работе, в плохо увязываемых друг с другом обстоятельствах и противоречиях жизни и мысли, мысли и жизни, и сдал. Одни в этих случаях уходят в водку, или, по ленинскому выражению, в сивуху, другие — в разгул и преступления, а этот — в веру в «высшее существо», в «вечный мировой разум». Кому что с руки.
«Я не вижу для человека ничего унизительного в сознании, что его разум, его душа является частицей вечного разума, вечного существа — существования».
Как же это так получается, дорогой друг и товарищ?
Ведь главный вопрос бытия — это: кто ты, человек?
Разумное существо, «гомо сапиенс», или отблеск неведомого вечного существа, растворенного в мире? Что унизительнее, что возвышеннее и что человечнее?
Но что значит — «человечнее»?
Да, возможно, верующему человеку в каком-то смысле и легче живется на свете. Господи, помилуй, господи, помилуй, подай, господи. Мольба слабых, ослабевших, обессиленных, согласных и идущих на унижение.
А атеизм — да, это тяжесть, тяжесть мысли и тяжесть жизни. Это — мировоззрение и жизненная позиция сильных, не сдающихся и верящих — да, по-своему верящих — в человеческие силы и торжество светлых начал жизни. Пассивная и активная (нравственно активная) жизненная позиция — вот в чем их суть. И в чем разница.
Да, но как и почему у нас все это получилось? Как понять и как осмыслить? Вот какие проблемы перед нами стоят, если по существу, по-настоящему.
Вот в чем главный вопрос и его глубина.
А закончить эту сложную и такую трудную главу мне хочется словами, сказанными столетие тому назад Иосифом Диогеном, современником Маркса и одним из его популяризаторов и пропагандистов, особенно занимавшимся вопросами философии, морали и религии.
«Для наших противников мы — «материалисты», то есть люди без идеального размаха, тупо преклоняющиеся перед тем, что можно съесть и выпить. Чтобы представить нас в жалком виде, они суживают и опошляют самое понятие материализма. Этому мы противопоставляем свою нравственную правду — идею или идеал, облеченный плотью или стремящийся воплотиться в жизнь. Где, на небе и на земле, вы найдете еще такой истинно разумный, моральный и возвышенный идеал, как идея международной демократии? В ней слова о христианской любви должны воплотиться в материальные формы».
…«Материальные формы» — вот что решает.