Потом я узнал, что товарищ и лучший друг этого Кольки, молодой помещик радюкинского, в семи верстах от Медыни, имения, распродавал и даже раздавал на временное хранение особо верным людям многое из своего имения, собираясь, видимо, тоже уйти к белым, но был арестован.
И со всеми этими многосложными событиями я связал теперь появление того чужого, на серой лошади в яблоках, его офицерскую осанку и повелительный тон. А разыгравшаяся фантазия, подогретая разными россказнями, рисовала уже и чемодан с двойным дном и миллионами денег, и злокозненные, пропагандистские «спички», от которых вспыхнуло пламя этого бессмысленного восстания. Все это стало было укладываться в довольно стройный и, может быть, не лишенный реальности детектив, из которого вырастали какие-то догадки — так, значит?..
Вспомнилась даже икона божьей матери, которую зачем-то незадолго перед восстанием привозили в Медынь… Что? — тоже «спичка»?
«Но что значит спичка, если кругом нет соломы? — вдруг выскочила из какого-то другого уголка сознания недоуменная мысль. — Неужели за какие-то генеральские миллионы русские мужики поднялись и пошли поджигать мост?»
Все перепуталось, нужно было начинать сначала…
— Товарищ начальник! — вдруг врывается в ход моих размышлений чей-то, сразу не пойму — чей, голос.
Гляжу: передо мной гарцует на своих лошадях вся моя «конная гвардия», оба два.
— Там у одного есть барашек… ну, уже готовый, освежеванный… Разделим?
— Что вы? Ребята! — встрепенулся я. — Как можно?
«Гвардия» моя растаяла во тьме так же неожиданно, как и появилась.
— Ах, сволочи! — прошипел я вслед им.
— Сволочи и есть! — подтвердил мой возница, это единственное, что он произнес за всю дорогу.
Ну что я мог сделать? Про себя они наверняка обозвали меня дураком и растяпой и, вероятно, взяли этого барашка сами, а может быть, и вошли с кем-то в какую-то еще сделку — все возможно. Ведь я ничего не знал и не ведал — сколько подвод в моем обозе, сколько на них мешков, барашков и поросят? Их никто не сосчитал, никто не переписал, и никто их мне не сдал.
«Трогай» — и все.
Никто ничего у меня не пересчитал и ничего не спросил, когда я доставил свой обоз, как было приказано, в штаб «под каланчой», где принял меня уже совсем незнакомый, чужой, присланный из центра, очень усталый и суровый человек, типа старого большевика, как он стал вырисовываться в моем сознании.
Я молча передал ему рапорт Резцова, он молча прочитал его и отрывисто крикнул:
— Иди!
И я пошел домой, к себе на квартиру, по тихому и пустому городу, как будто в мире ничего не произошло.
А потом я узнал и о том, что произошло в самой Медыни, узнал от своей будущей супруги, тогда большой активистки — комсомола в те дни еще не было, — той самой, на глазах у которой началось в Полотняном Заводе это злосчастное восстание. А теперь, в ходе его, она, страшная, как я потом узнал, трусиха в душе, вращалась где-то в гуще событий, дежурила и в штабе, и в так называемой «Коммуне», а попросту в общежитии партийного актива, обосновавшегося в экспроприированном доме купца Клушина на стратегически центральном перекрестке улиц. Там в эти дни она была и телефонисткой, и связной, и слышала свист пуль над головой, и видела, чем все это кончилось.
— Ну как?.. Ну что все это значит? — спрашивала она меня теперь, и смесь растерянности и не изжитого еще девичьего страха дрожала в ее голосе. — Вы понимаете? — тогда мы с нею были еще на «вы». — Я не знаю… — Она зябко повела плечами. — Не знаю… Я так ему и сказала. Ну, Ивану Федоровичу, заведующему моему. Я так ему и сказала: как можно? А он говорит: «Так нужно! Неужели ты не понимаешь?..» Ведь я ему в дочки гожусь… «Пойми, говорит, решается судьба: кто — кого? Ты думаешь, они пощадили бы нас?» — «Так, значит, — у меня даже перехватило дух, — значит это вы из-за себя? Из-за своей шкуры?..» Я ему так и выпалила.
— А он? — спросил я, любуясь уже ее разгоряченным лицом и ярким блеском карих возмущенных глаз.
— А он… Он сначала обиделся, даже рассердился… «Как так из-за своей шкуры? А Ленин? А Володарский? Урицкий?.. Это ж! — он даже два кулака столкнул друг с другом. — Это ж насмерть!» А потом… Вы же знаете его. Он такой умный. Он очень-очень умный. И хороший. «Пойми, говорит, девочка… — Он со мной, как с дочкой… — Пойми, говорит: сейчас, может быть, творится история!»