А зелёное крылечко Тимка по-прежнему любил. И сидел там, когда не надо было никуда спешить.
Сегодня он тоже сидит, поджал коленки к подбородку. И вдруг видит по двору идёт Евдокия Павловна. Она в толстой шубе и от этого кажется ещё толще. Она опирается на пялку, улыбается своим рыхлым толстым лицом и тёмными глазами.
— Сидишь? А я опять сюда перебираюсь. Всё-таки двум медведям в одной берлоге не жить.
В руке у Евдокии Павловны та самая хозяйственная сумка, с которой Тимка бегал в магазин.
Он увидел её и вдруг почувствовал, что рад.
— Евдокия Павловна, вы нашлись! А я всё стучался, думал, лекарства надо или продукты.
— Я сама на своих ногах. Лекарств не признаю, кроме аспирина. Лечилась малиной и тёплым молоком. А лекарства химия и гадость.
Она опять хмуро сопела. Но Тимка больше не боялся её.
— Может, за продуктами сбегать?
— Не строй из себя тимуровца. Я всё сама купила.
Она поставила сумку на ступеньку, сама села рядом с Тимкой и задумалась. Покачивала головой, что-то тихо ворчала. Тимка сбоку смотрел на неё.
— Нет, что ни говори, Тим, а двум медведям, тем более медведицам, в одной берлоге тесно.
— Почему вы так говорите? Я не пойму никак.
— Конечно, не поймёшь. В этом деле надо лет сто разбираться.
И опять замолчала. И Тимка молчит. Он не любит задавать лишние вопросы. Что человек захочет сказать, сам скажет.
По двору идёт Шмырин. Увидел Тимку, оскалился. Увидел Евдокию Павловну — не подошёл. Внушительная фигура Евдокии Павловны вызвала почтение даже у Шмырина.
Хорошо бы, Катя прошла. Вот бы Тимка был рад! Он сказал бы:
«Евдокия Павловна, это Катя. Она живёт вот в том белом доме. Мы учимся в одном классе».
А Катя бы сразу поняла, кто такая Евдокия Павловна. А если бы не поняла, Тимка бы очень спокойно, как само собой понятное, сказал бы:
«Катя, Евдокия Павловна живёт вот в этом зелёном домике. Помнишь, я тебе рассказывал?»
Но Катя не идёт. Посидев ещё немного молча, Евдокия Павловна начинает говорить:
— У всех стал характер плохой. Я у дочери живу, вырастила внучку. И вдруг здравствуйте, приезжает она. Тоже нашлась хозяйка!
— Кто?
— Как кто? Мать дочкиного мужа. И она ей — «мама, мама». А какая она ей мама? А внучка ей «бабушка, бабушка». А какая она ей бабушка? Я говорю: «Поеду к себе, я люблю у себя в доме быть хозяйкой». Дочка не хочет: «Мама, мама, живи с нами, с нами». Ну как и могу с ними жить, когда у них у всех плохой характер?
— А мой дедушка говорит, что любые люди могут поладить, если нет серьёзных противоречий.
— Есть серьёзные противоречия! В том то и дело! Я внучку растила, она тогда где была? Она тогда в Пензе была? Ну и сиди дальше в своей Пензе! Я пелёнки стирала, я кашу варила, коляску катала. А она в Пензе! Нет, я с таким человеком не буду, и всё. Пошли в дом! А то из-за тебя опять простыну!
— Может, надо чего, Евдокия Павловна? В магазин сбегать?
— Отвяжись ты со своим магазином! — вдруг огрызнулась Евдокия Павловна. — Пельмени купила, зелёный горошек. И хлеб есть, и молоко. Проживу. Будешь со мной обедать?
— Спасибо, я обедал.
— Тогда будем чай пить.
И они пьют чай с лимоном и с ирисками.
— Заходи ещё, — приглашает она, когда Тимка собирается домой.
— Приду. Только вы не исчезайте без предупреждения.
— Ладно. Это за мной дочь приехала, уговорила. Теперь — всё. Теперь не пойду. Разве у меня своего угла нет? Правда?
Капризная белка
В Доме художественного воспитания детей висит объявление: «Проводится конкурс на лучший фильм о природе». Тимка вошёл в вестибюль, прочёл объявление и задумался. Он стоял около этого объявления, написанного рукой Ван Ливаныча, и думал о том, что хорошо бы принять участие в конкурсе и, конечно, хорошо бы победить. «А почему не может быть? Очень даже может быть». Но тут же засомневался. Почему обязательно он победит? Другие тоже хорошо снимают. Фимка Царский снимает почти так же художественно, как Ван Ливаныч. А Тимка иногда снимет хорошо, а иногда так себе, это если настроения нет. Ван Ливаныч часто говорит, что для творческой работы необходимо творческое настроение. А без настроения и любая работа не получается. И тогда вполне может так случиться, что Тимка займёт в конкурсе какое-нибудь последнее место. А это обидно. И тогда уж лучше совсем не участвовать. Так он размышляет. И вдруг слышит, как за его спиной весёлый голос говорит: