— Тебе, значит, поддавался этот самый Славка? — спрашивает Коваль и дует в свою кружку с чаем.
— Ну почему обязательно мне?
И тут пришёл очень красивый офицер. Он был похож на югослава: из-под фуражки тёмные кудри падали на лоб, синие глаза и голубые белки глаз. Смуглое лицо.
Он одним прыжком взлетел в теплушку и сказал:
— Скоро отправимся. Путь свободен.
У Любы замерло сердце. Сейчас они поедут на фронт. Вот и всё. До свидания, мама. Жди меня с победой.
И тут офицер увидел Любу:
— Чья девочка? Девочка, выходи.
Сразу он перестал казаться Любе таким уж красивым. Подумаешь, кудри. Ничего не спросил, не выслушал «выходи». Ничего, сам он уйдёт, а Люба здесь у себя дома.
В другом конце вагона заиграли на аккордеоне «Катюшу».
Офицер легко спрыгнул на землю. На откосе, освещённом солнцем, уже пробивалась трава, хотя ещё было много снега.
— Все на местах? Паёк получен? Коваль, высаживай девочку.
И пошёл вдоль состава. Ушёл. Ну вот и обошлось. Люба перевела дыхание. Сейчас они поедут, а в чистом поле человека не высадят, тем более на ходу. И она уселась поудобнее, чтобы доказать себе и им, что она собирается сидеть здесь долго, пока не приедут на фронт.
Седой Коваль вдруг сказал:
— Выходить придётся, Люба. Быстрее, детка. Отогрелась немного — теперь ступай.
— Не уйду… — вдруг заревела Люба. — Как вам не стыдно! Почему Славке можно, а мне нет? У нас равноправие! Я могу санитаркой! Могу поварихой! Я умею песни петь!
Далеко впереди загудел паровоз, длинно, печально.
Коваль сказал торопливо:
— Не сердись. И не бегай больше… Домой, слышишь?
Смуглый взял Любу за руки и свесил вниз; валенки коснулись земли, упал к ногам портфель с привязанным чайником, чайник громко звякнул, покатилась с откоса крышка.
Она стояла задрав голову и плохо видела лица сквозь слёзы. Было так обидно, что она не могла выговорить ни слова. Как же они отреклись от неё, эти люди, которым она сразу поверила… Если бы знала, что они вышвырнут её, как паршивого котёнка, не стала бы нить с ними чай, есть с ними. Не нужна ей эта несчастная тушёнка!
Так одиноко было Любе. А они смотрели на неё из своего вагона, они были все вместе, и впереди их ждала прекрасная отважная битва.
Эшелон тронулся.
— Люба, не серчай! — крикнул Коваль.
И югославы повторили по-русски:
— Люба! Не серчай!
Поезд шёл всё быстрее. Последний вагон еле виден, вот он уже скрылся за поворотом.
Люба вытерла слёзы. Солдаты уехали воевать. А девочка осталась. Она вдруг перестала на них обижаться, подняла руку и замахала вслед. Но они уже не видели.
Наступали сумерки. На станции зажглись огни. Любе навстречу бежал милиционер:
— Ну-ка, пойдём-ка!
Он крепко схватил её за руку и потащил за собой.
— Нечего меня тащить! — вырывалась Люба. — Я не преступница, чтобы меня тащить. Если надо, сама пойду.
— «Если надо»! — возмутился милиционер. — У меня астма, а я за тобой по платформам гоняю, как молоденький. Взбредёт же в голову — из дома бежать! Мать-то совсем с ума сошла…
— И нечего тащить. Я не маленькая, чтобы меня ловить. Сама домой поеду.
Он внимательно посмотрел на неё, отпустил локоть и спросил:
— На билет есть?
И она помяла, что милиционер ей поверил.
Какая хорошая телеграмма
Вечером принесли телеграмму: «Встречайте папу поезд девять вагон шесть».
Тимка ошалело смотрел на отца: вот он сидит, папа, и тренировочном костюме, в домашних тапочках. Смотрит хоккей. «Встречайте папу». И не сразу Тимка сообразил; а когда догадался, закричал не своим голосом:
— Дед приезжает! Дед Тимофей!
Мама сказала:
— Надо взять у соседей нашу раскладушку.
Папа сказал:
— Завтра отпрошусь с работы отца встречать.
Тимка сказал:
— И я с тобой на вокзал.
Лена тут же позавидовала:
— И я!
— Нет, — сказал папа. — Мужчины отвечают за встречу, а женщины за стол. Договорились?