Вскоре поднялся и Заруба. Опять попили чайку и, поблагодарив хозяина, проводившего их до ворот, поехали. Егор слышал, как на приглашение хозяина заезжать Заруба ответил из возка: «В четверг, пожалуй. Если в Полоцк — не поеду».
Для Егора Азевича началась новая, даже интересная жизнь в районе. Поначалу, правда, все ограничивалось привычными заботами о лошади: запрячь-распрячь, напоить теплой водой, накормить. Иногда приходилось подремонтировать упряжь. Как-то утром во время чистки Белолобика обнаружил, что седелка натирала хребет, и обновил войлок на седельной подушке. Попутно начал присматриваться к порядкам и людям, обитавшим возле него в исполкоме. В исполкомовской конюшне, кроме Белолобика, содержалось еще три лошади, которых обслуживали три возчика-конюха. Почти все дни недели они находились в разъездах, Азевич видел их мельком — рано утром или поздно вечером. Это были взрослые, пожилые дядьки, а один из них, степенный седобородый Волков, еще до революции работал извозчиком. Рассказывали, что, когда у него хотели реквизировать лошадь, он, чтобы не отдавать ее в чужие руки, сам вместе с лошадью пошел на реквизицию и теперь пятый год возит заведующего райзо[7]. Говорили, хороший возчик, только не активный, не любит сидеть на собраниях, где табачный дым и болтовня, предпочитает конюшню, чтобы возле своего рысака.
Егору же, напротив — полюбились собрания. Обычно где-нибудь в деревне, устроив во дворе Белолобика, садился в избе у порога и внимательно слушал все, о чем говорилось. Особенно нравились ему выступления предисполкома Зарубы. Услышав его впервые в Стадолищах, Егор удивился. Обычно неразговорчивый днем, даже молчаливый, председатель преображался вечером на собраниях и особенно, когда выступал с речами. Начинал, как обычно, — с гневного поношения царского режима, говорил резко и громко, затем, переходя к перспективам колхозной жизни, заметно сбавлял тон, голос его обретал теплоту и сердечность. Заканчивал снова на решительных нотах, разоблачая врагов колхозного строя, кулаков и подкулачников, что почти всегда вызывало аплодисменты — негромкие, разрозненные хлопки нескольких, наверно, наиболее сознательных мужиков и баб. Егор тоже хлопал, может, дольше и громче других, думая при этом: вот кабы мне научиться так выступать — громко и складно.
Конечно, он еще не умел ни долго, ни складно, но не терял надежды научиться. На собрании местечковой комсомольской ячейки, принявшей его на учет, как-то пришлось выступить, и так это получилось у него нескладно, так было трудно, что он вспотел, пока вытиснул из себя несколько общих фраз об обязанностях комсомольца в деле сплошной коллективизации. А потом и вовсе отнялся язык. Хорошо, что тут же вскочил кто-то из более бойких, он сел, а одна комсомолка, со светлой высокой стрижкой, обернувшись, по-хорошему улыбнулась ему, тихо шепнув: «Ничего, ничего». Как потом узнал Егор, это была Полина Пташкина. Она тоже выступила на том собрании — вдохновенно, по-боевому, не по-девичьи резко; у парней да и у девчат горели глаза от ее мобилизующего выступления. Вот это молодец, подумал Егор, разве так может его Насточка, да и он тоже? Наверно, следовало подтягиваться, учиться, овладевать комсомольскими знаниями, как это и подобало передовой сельской молодежи. После собрания он взял себе за правило каждое утро прочитывать небольшой листок районной газетки «Путь коммунизма», стопка которой два раза в неделю клалась на стол в приемной председателя райисполкома.
Егор ночевал в соседней комнате на двух сдвинутых столах, поднимался рано, поил Белолобика, и, пока не приходила секретарша Римма, у него было немного свободного времени. Если не успевал прочесть всю газету, то обязательно прочитывал хотя бы передовицу, из которой узнавал о главных делах и главных задачах района. Главным делом, конечно, была коллективизация, темпы которой то и дело оказывались под угрозой срыва.
Обычно с утра Егор знал, что сегодня предстоит неблизкая дорога — в три или четыре деревни, не меньше. Если до поездки оставалось время, бежал через улицу в столовую — талоны ему уже выдали. Но в столовке он только завтракал, обедал же или ужинал где придется. Где Бог пошлет. Иногда перепадало и неплохо, даже с чаркой, если останавливались у добрых людей, иногда же весь день были голодными. Возвращались в местечко поздно, столовка уже была закрыта. Егор задавал корму лошади и сдвигал столы, на которых и укладывался, натянув на плечи куцые полы поддевки.