Это был старец Нектарий.
Благословивши всех, он подошел ко мне и со словами: «пожалуйте» ввел меня в свою келию.
Точно такая же обстановка как и в келии старца Феодосия: иконы, портреты, направо большой старинный развалистый диван, накрытый чехлом. Неподалеку столик, на котором лежат несколько книг духовной литературы. Старец Нектарий усадил меня на диван, а сам сел со мной рядом в кресло.
По виду старцу Нектарию нельзя дать много лет. Небольшая бородка почти не изменила своего природного цвета.
Странное впечатление на посетителей производят глаза старца, в особенности во время беседы. Они у него очень маленькие — вероятно, он страдает большой близорукостью, но вам часто кажется, в особенности когда он сосредоточенно вдумывается, что он как будто впадает в забытье. По крайней мере, таково было мое личное впечатление.
В то время, как старец Феодосий вырисовывается в ваших глазах человеком живым, чрезвычайно скоро реагирующим на все ваши личные переживания, — о. Нектарий производит впечатление человека более флегматичного, более спокойного и, если хотите, медлительного.
Так как посещение этого старца послужило окончательным разрешением всех моих переживаний, я постараюсь по возможности точно воспроизвести смысл моей беседы с ним.
— Откуда вы изволили пожаловать к нам? — начал медленно, тихо, спокойно говорить о. Нектарий.
— Из Москвы, дорогой батюшка!
— Из Москвы?..
В это время келейник старца подал ему чай и белый хлеб:
— Не хотите ли со мной выкушать стаканчик чайку? Дайка еще стаканчик!... — обратился он к уходившему келейнику.
Я было начал отказываться, говоря, что ему нужно отдохнуть. Что я не смею нарушать его отдыха. Но батюшка, очевидно, вовсе не имел в виду отпустить меня, и со словами: «Ничего, ничего, мы с вами побеседуем», — придвинул ко мне принесенный стакан чая, разломил надвое булку и начал так просто, ровно, спокойно вести со мной беседу, как со своим старым знакомым.
— Ну как у вас в Москве? — было первым его вопросом.
Я, не зная, что ответить, сказал ему громкую фразу:
— Да как вам сказать, батюшка; все находимся под взаимным гипнозом.
— Да, да... Ужасное дело этот гипноз. Было время, когда люди страшились этого деяния, бегали от него, а теперь им увлекаются... извлекают из него пользу...
И о. Нектарий в самых популярных выражениях прочитал мне целую лекцию, в самом точном смысле этого слова, о гипнотизме, ни на одно мгновение не отклоняясь от сущности этого учения в его новейших исследованиях.
Если бы я пришел к старцу хотя бы второй раз и если бы я умышленно сказал ему, что я — спирит и оккультист, что я интересуюсь, между прочим, и гипнотизмом, я, выслушавши эту речь, мог бы с спокойной душою заключить, что старец так подготовился к этому вопросу, что за эту подготовку не покраснел бы и я, человек вдвое почти моложе его.
— ... И ведь вся беда в том, что это знание входит в нашу жизнь под прикрытием как будто могущего дать человечеству огромную пользу... — закончил о. Нектарий.
В это время отворилась дверь, вошел келейник и заявил: «Батюшка, вас очень дожидаются там».
— Хорошо, хорошо, сейчас, — проговорил старец, а затем, немножко помедлив, продолжал, обращаясь лично ко мне:
— А вот еще более ужасное, еще более пагубное для души да и для тела увлечение — это увлечение спиритизмом...
Если бы в этой келии, где перебывал целый ряд подвижников-старцев Оптиной пустыни, раздался сухой, металлический, знаете, — бывает иногда такой в жаркие летние июньские грозовые дни, — раскат оглушающего удара грома, он бы не произвел на меня такого впечатления, как эти слова Боговдохновенного старца.
Я почувствовал, как у меня к лицу прилила горячая волна крови, сердце начало страшно усиленными ударами давать знать и голове, и рукам, и ногам, и этому дивану, и даже, кажется, самому старцу о своем существовании. Я превратился в одно сплошное внимание. Замер от неожиданности. И мой привыкший к подобного рода экстравагантностям рассудок, учтя все те физиологические и психологические импульсы, которые мгновенно дали себя знать при первых словах старца, сказал мне: «Слушай, это для тебя».
И, действительно, — это было для меня.
А старец продолжал:
— О, какая это пагубная, какая это ужасная вещь!
Под прикрытием великого христианского учения и появляется на спиритических сеансах, — незаметно для человека, — он, сатана, сатанинскою лестью древнего змия заводит его в такие ухабы, в такие дебри, из которых нет ни возможности, ни сил не только выйти самому, а даже распознать, что ты находишься в таковых. Он овладевает через это Богом проклятое деяние человеческим умом и сердцем настолько, что то, что кажется неповрежденному уму грехом, преступлением, то для человека, отравленного ядом спиритизма, кажется нормальным и естественным...