Да только не понадобится. Через неделю их тут сменит испанский гарнизон. У Таббза неделя на то, чтобы перебрать мушкеты, и с какой радости французы именно на этой неделе пожалуют сюда? Ни с какой. Работёнка и впрямь не бей лежачего.
— Не пойму, зачем им посылать в Сан-Мигель аж целого интенданта в офицерском чине? Десятник бы не справился? — мимолётом подивился Шарп, косясь на стоящий во дворе форта фургон Таббза, приготовленный для перевозки оружия.
— «Им», сэр? — усмехнулся Харпер, — «Им» ни к чему. Майора Таббза сюда откомандировал майор Таббз. Улавливаете, что я имею в виду?
— Не очень.
— Пять тысяч ружей, сэр. Из пяти тысяч часть майор забракует. Так? Никто не будет проверять, на самом ли деле забракованные ружья неисправны, никого не колышет, куда денется некондиция. Так? Так на так даёт увесистую денежку. Угадайте, в чей карман?
— Таббз плутует?
— Кто без греха? По прикидкам Мак-Кеона, где-то половина оружия уйдёт налево. Даже по шиллингу за штуку сумма вырисовывается достаточная, чтобы самая злая совесть уснула.
— Чёрт, а я об афере ни сном, ни духом, — подосадовал Шарп.
— Откуда вам знать-то. Мне Мак-Кеон на ухо напел, — утешил командира ирландец, — Забавный молодчик этот Мак-Кеон. Он, оказывается, тянул солдатскую лямку в Индии. С вами, говорит, пересекался.
— Говорит.
— А ещё он болтал, будто вы в одиночку крепость взяли?
— Чего по пьяни не сболтнёт шотландец…
— Пьян или трезв, за подробностями отослал к вам.
Шарп скривился:
— Слушай, Патрик, я понимаю, куда ты гнёшь. Длинная военная байка отлично коротает часы караула. Во сколько тебя сменят?
— В два утра, сэр.
Шарп резко развернулся и пошагал к лестнице. Харпер буркнул ему в спину:
— И вам спокойной ночи, сэр.
Шарп помешкал у спуска, затем вдруг возвратился:
— Неспокойно мне, Пат.
— Почему, сэр?
Капитан неопределённо махнул рукой на юг:
— Что-то… — он умолк, не зная, как выразить владеющую им смутную тревогу.
— Давайте пораскинем мозгами, сэр, — рассудительно начал Харпер, — Со стороны Саламанки лягушатники не придут. Саламанка наша, и чёрта с два мы её отдадим. Холмы на юге кишат гверильясами, так что через горы французам тоже хода нет.
Шарп кивнул. Ирландец говорил разумно, только доводы разума не могли прогнать поселившегося в душе Шарпа беспокойства.
— В Индии был один малый, Пат. Ману Бапу.
— Бабу кто, сэр?
— Ману Бапу, — повторил Шарп, — толковый вояка. Лучший из них, но мы обложили его со всех сторон, и он сбежал в Гавилгур. Настоящая цитадель, не чета Сан-Мигелю. Никому не удавалось взять Гавилгур.
Шарпу вспомнились тёмные стены на высоких утёсах. Ад в небесах.
— Ману Бапу был уверен, что никому не выцарапать его оттуда, понимаешь? Считал, что в безопасности, совсем, как мы здесь.
— И что случилось?
— Один полоумный красномундирник, рискуя свернуть башку, залез на скалы, и Ману Бапу умер.
— Здесь скал нет, сэр.
— Всё равно держи ушки на макушке, Пат.
Шарп ушёл. Ирландец повернулся к парапету. Тишь да гладь. Падающая звезда сверкнула и погасла. Откуда тут взяться врагам? Как бы то ни было, вздохнул Харпер, бережёного Бог бережёт.
Генералу Эру было всего тридцать лет. Как и всякий уважающий себя гусар, он носил косички-каденетты по бокам лица, а плечи его облегал доломан, — гусарский мундир венгерского покроя (первые гусары были венграми). Грудь коричневого, с голубыми обшлагами, доломана Эру перечёркивали извивы белого галуна. Такой же шнур витиеватым узором спускался по передней поверхности голубых чакчир до кисточек начищенных чёрных сапог. На голове генерала, ещё недавно командовавшего отборной ротой гусар, красовалась медвежья шапка (отличительная особенность отборных рот) с красным плюмажем. Летом в шапке бывало парко, зато сабельный удар она держала лучше кирасирской каски. Бело-голубой шнурок удерживал на плече отороченный мехом ментик. Ташка, нёсшая изображение имперского орла, соседствовала на ремне белой кожи с саблей в металлических ножнах.
Форма удивительно шла красавчику Жану Эру. Немало девиц по всей Европе проливали слёзы, вспоминая бравого гусара, что разбил им сердце и умчал без следа. Однако Жан Эру не был юным глупцом на лихом коне. Он был умён. И удачлив. И храбр.
Эру вёл под Альбуэрой кавалерийскую лаву, растоптавшую батальон англичан. Пусть битву в целом французы проиграли, Эру покрыл себя неувядаемой славой. Слава окрепла в схватках с испанцами Баллестероса, Сульт доверил храбрецу командование всей кавалерией и не прогадал. С бременем рутинных забот командира такого ранга Эру справлялся не менее блестяще, чем действовал в бою. Его конники осуществляли разведку, патрулирование, помогали передовым постам против вездесущих гверильясов. Стараниями Эру кавалеристы перестали обращаться с местным населением, как с заведомыми партизанами, и удивлённый Сульт впервые за войну начал получать от гражданских важные сведения, даваемые по доброй воле, а не под пытками. И заслуга в том принадлежала Эру.