Рани, двоюродная сестра Резы Хайдара, коротко сошлась с его молодой женой. Ей, как и Билькис, восемнадцать лет. Недолго Рани осталось жить на женской половине дома, вскорости судьба подарит ей завидного жениха — белолицего, за границей образованного юного миллионера Искандера Хараппу. Билькис притворно ужасается словам подружки о ночной жизни спальни, сама же рада-радешенька послушать.
— Разве в такой темнотище разберешь, чей муж к тебе лезет? — вопрошала как-то, перетирая пряности, Рани и прыскала со смеху.—Да если и чужой, разве кто откажется? Я тебе, Биллу, так скажу: в этом доме женам да мужьям ох как привольно живется! Не разберешь, кто с кем. Дядья —с племянницами, братья женами меняются. И не узнать, от кого ребенок!
Билькис —сама застенчивость — покраснела, приложила к губам Рани пахнущую кориандром ладошку.
— Перестань! О таком и думать-то грех! Но Рани не удержать:
— Нет уж, дослушай! Ты здесь без году неделя, а я всю жизнь прожила, и, клянусь волосами Бариаммы, хоть по виду здесь все прилично, на деле — это ширма, за которой страх какой разврат творится!
Билькис по скромности не возразила подруге, дескать, крошечная старушонка Бариамма не только слепа и беззуба — на ее старой головенке не осталось ни волоска. Родоначальница носит парик!
Так куда ж мы попали? И в какой век?
В большое родовое гнездо в старом квартале города, который как ни крути, а придется назвать — Карачи. Реза Хайдар, как и его суженая, рано осиротел. Бариамма — мать его матери, то есть его бабушка, приняла под свой радетельный кров супругу капитана, едва «дакота» приземлилась на западном краю страны.
— Пока все не утрясется, побудешь здесь, — наказал Хайдар жене. — А там посмотрим, что да как.
Сам капитан временно разместился на военной базе, оставив Билькис среди притворно храпящих родственниц в уверенности, что ни один мужчина не посягнет на нее ночью.
Как видите, рассказ мой привел в дебри другого особняка (вы небось уже сравниваете его с далеким Нишапуром в приграничном городке К.). Однако до чего ж эти особняки не схожи! Дом в Карачи открыт всем ветрам, его стены едва-едва вмещают бесчисленную родню, близкую и дальнюю.
Прежде чем оставить Билькис в бабушкином доме, Реза предупредил:
— Там у них живут по-старинному, по-деревенски.
Что, очевидно, предполагало: даже законное супружество не освобождает женщину от стыда и позора за то, что она спит с мужчиной. Потому-то, не долго думая, Бариамма и решила воскресить сказку о сорока разбойниках. И все старухины подопечные в один голос утверждали, что «ничего такого» в спальне не происходит, а если случится кому забеременеть, так это чудо. Из чего следовало, что все зачатия в доме — непорочные, и рождение младенцев никак не нарушало девства матери. Дух чистоты и непорочности в этих стенах напрочь забил смрадную мерзкую похоть.
Билькис, все еще мнившая себя принцессой, думала (к счастью, не вслух):
«Господи! Куда я попала! В край дремучих, невежественных деревенских олухов».
Вслух же сказала мужу:
— Старые традиции надо чтить.
На что супруг согласно кивнул, а Билькис вконец загрустила. Ибо в империи Бариаммы «новенькая» Билькис (самая молодая в когорте жен), разумеется, не получала никаких королевских почестей.
— У нас непременно должны родиться сыновья, — заявил Реза жене. — В маминой семье мальчишек — что грибов в лесу.
А Билькис меж тем и впрямь блуждала по лесу бесчисленных родственников во владениях бабушки Бариаммы, терялась в чащобе генеалогических зарослей, схематично начертанных, как и подобает, на задней странице семейного Корана. Выяснилось, что у Бариаммы было две сестры (обе вдовые) и три брата: один умный да богатый, другой — мот и шалопут, а третий и вовсе дурачок. И все отпрыски столь здорового и сексуально полноценного семейства были мальчики. Исключение — лишь мать Резы да Рани Хумаюн, которая дождаться не могла, когда же наконец покинет она дом, собравший под своим кровом всех мужчин — представителей и продолжателей рода. Они приводили жен, и те оставались, жили все скопом, рожали — ни дать ни взять человеческий инкубатор. По материнской линии у Резы было одиннадцать дядьев законнорожденных и почти столько же незаконнорожденных (в основном отпрыски бабушкиного брата-шалопута). Что касается двоюродных братьев — сестра Рани не в счет, — то их набралось тридцать два, и это только рожденных во браке! Даже примерное количество внебрачных отпрысков его дядьев в Коране не указывалось. Немалая часть этого огромного семейства обосновалась под крылом слабой телом, но сильной духом Бариаммы. Двое ее братьев — убогий да беспутный — жили холостяками, а когда третий (умный да богатый) привел в дом жену, она утвердилась на одной из постелей в женской половине дома, подле Бариаммы. Супруги здравствуют и поныне, но к ним добавилось то ли восемь, то ли одиннадцать вполне законнорожденных племянников (то бишь, дядьев Резы) и чуть ли не тридцать их сыновей — Билькис прямо со счета сбилась. Да еще Рани Хумаюн в придачу.
А в спальню — это гнездилище порока — набилось еще двадцать шесть жен. Итого, вместе с Билькис и тремя старухами их набралось ровно сорок.
Голова у Билькис шла кругом. Разве упомнишь, как называть жену дяди или супругу внучатого племянника. Общими и привычными «дядюшка» да «тетушка» не отделаешься. Всякий родственник назывался по-своему, и непривычная к родовому укладу жизни, к ее иерархии, Билькис то и дело выказывала оскорбительное для окружающих неведение. Потому и приходилось перед лицом законных отпрысков рода чаще помалкивать. Разговаривала она либо сама с собой, либо с Рани, либо с Резой. И у окружающих сложилось о ней троякое мне— ние: одним она казалась милой, наивной девочкой, другим — безволь— ной «тряпкой», третьим — и вовсе дурой. В отличие от остальных мужей, часто отлучавшийся Реза не баловал ее ежедневно покровительством и лаской, оттого она снискала еще репутацию горемыки. Да вдобавок и бровей нет — как не пожалеть?! Как искусно их ни нарисуй— гуще не станут. Работы по дому ей доставалось чуть больше, чем другим, и острый язычок Бариаммы жалил ее чаще. Перепадало ей и зависти, и восхищенного удивления — от товарок. Резу в семье высоко чтили и считали добрым мужем — ведь он не бил жену. Столь странное представление о доброте коробило Билькис — раньше ей бы и в голову не пришло, что кто-то ее хоть пальцем тронет. Рани просветила подругу:
— Бьют, да еще как! Аж искры из глаз сыплются! Хотя со стороны посмотреть, так даже сердце радуется. Но надо, чтоб меру знали, а то хороший мужик может на нет сойти — покипел-покипел, да и выкипел весь.
Будучи на положении Золушки, Билькис должна была каждый вечер проводить у ног слепой, дряхлой Бариаммы и выслушивать нескончаемые семейные были и небылицы. То были душераздирающие рассказы о распавшихся семьях, о разорении, о суховеях, о неверных друзьях, о смерти младенцев, о болезнях груди, о мужчинах, погибших во цвете лет, о рухнувших надеждах, ушедшей красоте, о слоноподобных толстухах, о контрабанде, о поэтах-наркоманах, о девах, умерщвляющих свою плоть, о проклятьях, о тифе, о разбойниках, о гомосексуалистах, о бесплодии, о холодности в ласках, о насилии,
о подскочивших ценах на еду, об азартных игроках, пьяницах, самоубийцах и о Боге.
О семейных страстях Бариамма рассказывала столь бесстрастно, что все они казались далекими и не пугали — их пропитал бальзам старухиного неизбывного благоприличия. Жуткие рассказы лишь подтверждали жизнеспособность семьи; ее честь несомненна, ее моральные устои неколебимы.
— Тебя приняли в семью, — наставляла старуха, — значит, ты должна знать все о нас, а мы — все о тебе. Рассказывай без утайки.
И однажды вечером в присутствии безмолвного мужа Билькис эассказала, как окончил жизнь Махмуд, как сама она оказалась на улицах Дели в чем мать родила.
— Не беда, — утешила ее Бариамма, когда Билькис, корчась от стыда, вела рассказ. — Ты сохранила дупату, значит, сохранила честь.
Потом Билькис не раз слышала, как пересказывали ее злоключе-гая домочадцы: то в закоулках пышущего зноем двора, то в звездную ночь на крыше дома, то в детской — попугать малышей. И даже в будуаре Рани, в самый день ее свадьбы, когда невеста была уже богато убрана, причесана и по обычаю намазана хной.