Уно медленно закипал изнутри.
– Надо ж было так вляпаться... Болваны, придурки. Попасть на глаза собственному капитану, уже занесшему нас в список дезертиров. Он же теперь глаз с нас не спустит.
– Хватит сокрушаться, Ахмет. Это не наша вина, – утешал его Ду. – Кто же знал, что они будут двигаться медленней полусдохшей черепахи. Я думал, что Коротышка Дюпен уже в Вене... Теперь придется идти с ними, пока не подвернется удобный момент...
– Которого не будет, пока он не доведет нас до Вены, – безнадежно махнул рукой Уно и стал проверять, легко ли выходит их ножен его баделер. – Капитан наверняка кого-то уже приставил приглядывать за нами... Недельное жалованье мы получили. Стало быть, теперь если попытаемся сорваться, то уж наверняка попадем в дезертиры.
– Что поделаешь? – пожал плечами Ду. – Фатум. Бессмысленно бороться с тем, что сильнее нас... До Линца ведь можно и через Вену доехать. В Вене, при общей неразберихе, наверняка представится момент, чтобы тихонько слинять. А пока будем двигаться вместе с отрядом.
– Со скоростью полусдохшей черепахи? А в это время она там... Они... – Уно просто захлебывался от злости. – Скорее уж я раскрою Коротышке голову своим баделером.
– И по всей Империи нас уже будут разыскивать не как дезертиров, а как опасных бунтовщиков, да?
– Саллах, не трави душу. Я просто не знаю, что делать. Время уходит, а мы тут прохлаждаемся...
Дверь сарая, в котором квартировали вместе со своими сундуками, телегой и лошадьми албанцы, распахнулась со скрипом, и внутрь ворвался мокрый, слегка пьяный и радостный Тэрцо:
– Что, прохлаждаетесь? А я вот что разузнал: Нунцо, тот самый итальяшка, что дрался вчера, он их видел!
– Что?!
– Говори!
– Так я и не молчу. – Он перевел дух, смакуя, как самое дорогое вино, напряженное внимание друзей. – Нунцо все горюет, что саксонец его ранил в ногу, да так и не получил никакой отметины в ответ... И вот, наш горе-фехтовальщик нашел тому оправдание. Говорит, что его сглазили.
– Это все твои новости? – возмущенно зашипел Уно.
– Нет... Я расспросил подробнее: сглазил его проезжавший мимо на какой-то двуколке старик. Кучер у него – косая сажень в плечах, усатый, как наш Коротышка, лошади все черные, камзол красный, нос горбинкой, а глаза разного цвета – один карий, а другой желто-зеленый... Ну, что скажете, братцы?
– Молодец, парень. – Уно покровительственно похлопал его по плечу. – Горжусь... А мы тут изводимся. В какую сторону, ты говоришь, повернула эта двуколка?
– Не знаю... Нет, я спрашивал, честно, Ахмет. Но эта неаполитанская свинья не помнит, он пьяный был в стельку. И когда эта двуколка проехала мимо, сразу стал драться.
– Вот так всегда. Стоит тебя похвалить, и... – Уно встал и, еще раз проверив, хорошо ли выходит из ножен его баделер, направился к двери.
– Ахмет, ты куда?
– Стой! Что это ты задумал?
– Сам спрошу у этого Нунцо. Он, наверное, очень дорожит своей второй, пока здоровой, ногой, так пусть напряжет память.
– Да это же ничего все равно не изменит! – всплеснул Ду руками. – Сам подумай...
– Думать будем, когда узнаем хоть что-то определенное. А вот если бестолково просидим целые сутки в этой мокрой дыре...
Дверь сарая вновь неожиданно распахнулась, и внутрь влетел Александр Шнапс, бывший продавец индульгенций и похабных картинок, а ныне солдат третьей мушкетерской роты Второго, его высочества Фердинанда, Имперского Штирийского полка.
– Alarm, братцы!.. Слышали новость?
– Какую?
– Турн надрал жопу нашим под Чаславом. Теперь он наступает на Вену. Только что оттуда гонец... Нам велено выступить в течение получаса и через два дня быть под Веной... Уно, Часлав далеко, а?
– Черт его знает. Я в Чехии не был еще. Но за два дня до Вены, это... – Уно просто подпрыгнул от счастья. – Это прекрасно, дружище! Запрягайте, ребятки.
Шнапс ошарашенно поглядел на радостные лица друзей, закашлялся и, попятившись, вышел вон.
– От, сотворил бог народ. До драки жадные, словно до пьянки... Нашли тоже радость. С похмелья до Вены, в два дня, по такому дождю и грязище! Эдак мы и без помощи Турна все сдохнем.
«Принять все меры к задержанию государственных преступников, язычников и еретиков, именуемых Уно, Ду и Тэрцо. Приметы: называют себя албанцами. Уно – коренаст, нос картошкой, усы на немецкий манер, глаза карие, лицом смуглый, говорит с хрипотцой. Ду – роста выше среднего. Грузен. Нос прямой. Глаза карие. Лицом смуглый. Характер сварливый. Тэрцо – роста среднего. Худощав. Нос с горбинкой. Глаза черные. Передвигаются на открытой телеге, запряженной четверкой гнедых коней.
За поимку указанных трех албанцев награда 100 гульденов. Арестовав подозреваемых, немедленно сообщайте в Грац.
Комиссар по особым поручениям Великого Инквизитора Австрии, Штирии, Каринтии и Крайны, капитан полиции Христа Стефан Карадич.
7 октября 1618 года».
Стряхнув с бумаги впитавший чернила мелкий песок, Хорват еще раз перечитал написанное. Задумался. Потом решительно поставил печать и отдал бумагу секретарю:
– Переписать предписание и послать во все австрийские города, где действуют трибуналы Святой Инквизиции, а также всем самостоятельно ведущим поиски отрядам полиции Христа, находящимся под моим началом.
– Ваша милость, – в комнату заглянул Карел. – Верховный Мастер гильдии каменщиков Граца просит его принять.
Стефан радостно потер руки:
– Проси.
Седьмое октября. Полдень. Дождь. От черных лоснящихся лошадиных спин идет пар. Солнце поглядывает на все это безобразие из-за туч, словно напроказивший школьник. Ольгу уже тошнило от псалмов, от качки и от четкого, словно высеченного в мраморе, профиля Старика.
Старик, созерцая бурные воды Энса, мчавшиеся в ту же сторону, что и карета, как будто прислушивается. За окном стук копыт. И шум дождя. И что-то еще. Как шепот... Как тогда – десятки потных лиц у огня и слова, похожие на измученных зверей, теснятся в голове... Спеши... не спеши – шипением и шлепаньем грязи под колесами. Ольга вдруг остро почувствовала луну – где-то справа и снизу. Нет никого. Никого в целом мире. Только этот, идущий из глубин неизвестного, шепот. Невнятный и противно-холодный, как дождь. Ее бил озноб.
Он зажег еще одну свечу и, поставив ее на место, замкнул пентаграмму. Круг, вписанный в квадрат. Козлиная голова. Трижды три – девять – священное число. Отчетливый запах человеческого сала. Капля воска, разбивающая гладкую поверхность освященной в соборе воды.
Селим выдохнул, и весь мир окутался клубами прекраснейшего в мире дыма. Красные огоньки глаз взглянули на него из темноты. Радостным попискиванием и шипением они встречали своего господина.
– Что? Что угодно тебе, о великий?.. Дай нам узнать твою волю. Дай! Не мучай нас больше!
– Вперед. Вперед! Идите вслед за мечом...
И при свете свечей блеснул чуть искривленный, сверкающий переливами дамасской стали древний клинок.
– Именами Адама, Ноя и Ибрагима призываю тебя, великий Сулейман! Мудрейший из мудрых! Укажи путь. Ты знаешь, чего я хочу. Знаешь... Не будем же зря сотрясать воздух. Дай... Дай мне знать!
Еще одна капля воска упала в кубок, вырезанный из слоновой кости.
– Всадники. Они мчатся вперед...
И еще одна.
– Усатый. Бойся усатого, Перевозчик Костей!.. Сожми свою волю в кулак, пусть волос не упадет у него с головы... Спеши. У тебя впереди много работы. Грязной работы. Все. Прочь! Ты мне не интересен. Другого! Кто там мчится во тьме?.. Проклятая луна слепит мне глаза.
До пояса голое тело Селима тряслось мелкой дрожью, склонясь над столом. Согнутые, словно он был в седле, ноги напряжены. Меч устремлен вперед, а глаза закатились. Из трясущихся губ срываются странные, сырые, как необожженная глина, слова.