Поняв ее затруднения, Крита похлопала жрицу по плечу и сказала:
— Не бойтесь, подождите минутку, я сейчас приведу подмогу! Она взлетела вверх по ступенькам, хлопнула дверь домика, немного
погодя, послышались оживленные женские голоса и вниз, к Ксанте спустилась веревка, точнее длинный, ярко расшитый платок.
— Хватайтесь, мы вас вытянем! — крикнула Крита сверху.
Ксанта послушно обмотала конец платка вокруг запястья, уперлась костылем в снежную стену.
— И… взяли! — весело скомандовала Крита, платок дернули, Ксанта рванулась, ее подхватили под руки и через мгновение жрица уже была наверху на утоптанной снежной площадке. Ее спасительницы — пять женщин в таких же расшитых платьях с хохотом повалились в снег, упала и Ксанта и несколько мгновений чувствовала себя блаженно молодой и бесшабашной. Она тоже хохотала, пытаясь отряхнуть лицо от снежной пыли, и ей казалось, сейчас она вскочит из ледяной купели юной и здоровой. Чуда, разумеется, не произошло, просто ее вновь подхватили, поставили на ноги и повели к дому, по дороге продолжая перешучиваться и пересмеиваться.
В доме Ксанту и Криту бережно отряхнули от снега, провели в огромную, жарко натопленную кухню, занимавшую почти весь нижний этаж, усадили поближе к огню на лавку, застеленную овечьими шкурами, и сунули в руки по кубку с горячим вином с пряностями. Кубки были деревянными, но от этого вино показалось Ксанте еще вкуснее.
Теперь жрица могла наконец осмотреться. В кухне собрались около дюжины женщин самых разных возрастов — от юных девушек до Ксан-тиных сверстниц — и, похоже, самого разного достатка. Все были разряжены в пестрые вышитые платья, причем нельзя было определить, кто из них кто: кто сияющая жена, кто жемчужная, кто рубиновая-любимая, кто аметистовая-постылая. Головных платков и украшений сегодня также в заводе не было, зато глаза сияли и щеки горели. Женщины все время подливали себе вина из большого медного котелка и были уже изрядно навеселе — так что Ксанта бросилась их догонять. Это было ей не в новинку: еще дома на деревенских праздниках она скоро научилась в самом начале застолья напиваться мутноватой яблочной брагой как раз до той степени, чтобы развеселиться и забыть о всяких заботах, а потом лишь прихлебывать понемногу, чтобы остаться в узком коридоре между трезвостью и полным забвением. В этом веселом и в то же время еще довольно ясном состоянии духа она как-то легла с соседским белокурым парнем в кромешной летней тьме, в саду, под яблоней и звездами, и потом, в то лето, ложилась еще не раз — в деревне к такому относились довольно спокойно. Парень ей нравился, она надеялась понести, тогда бы староста и господа, родители Алианны, скорее всего, позволили бы им пожениться, и они зажили бы своим домом, как добрые люди. Ксанта Уже ясно понимала, что некрасива, и ей нужно платить по самой высокой ставке, чтобы хоть что-то получить. Но она тогда не понесла и всерьез испугалась, что бесплодна, испугался и парень, а потому в следующее лето гулял уже с другой. Поначалу Ксанта усматривала в своем бесплодии перст судьбы или даже волю своей богини, которая якобы уже тогда наметила ее себе в услужение, и лишь много лет спустя, когда она без всякого труда получила от Андрета то, чего не смогла получить в те далекие летние ночи, Ксанта сообразила, что на деле все очень просто — тогда под яблоней, она еще не проливала ежемесячно крови. Она уже знала все и о зачатии ребенка, и о том, как растет он в чреве матери, и о том, как кормить его и пестовать, не знала лишь одного — что надо немного повременить. С матерью к тому времени было уже не посоветоваться, а болтать с подругами Ксанта побаивалась — те тоже могли положить глаз на ее избранника. Вот и получилось все так, как получилось.
Старая жрица тихонько посмеялась над собой, тринадцатилетней, потом сердито тряхнула головой: она пришла слушать и болтать, а не предаваться воспоминаниям. Впрочем, как оказалось, она не слишком выбилась из общего русла, все женщины уже были пьяны настолько, что разговаривая едва слышали друг друга. Доподлинно все рассказы Ксанта разобрать не могла — на это ее знания языка пока не хватало, но общий настрой был понятен: «Ой, как помню, я у матушки жила, у родимой алой ягодкой росла, а свекровка моя, подлая змея, а золовка моя, лютая совсем…» Поминали и мужей, говорили, как те блудят на стороне, рассказывали, как сами хитро прячут полюбовников и ласкают их по углам, едва вскочив с мужниной постели. Не все рассказы походили на правду — Ксанта подозревала, что частенько женщины просто пересказывают истории, слышанные от матерей и бабок (например, историю про игры с бондарем в бочке она уже точно слыхала не один раз и в Кларетте, и в Венетте), а то и сочиняют свое. Говорили и про то, как мужья наказывают уличенных жен. Один подвесил жену за руки и за ноги к потолочной перекладине и стал поджаривать на огне, второй бросил в колодец, третий просто забил до смерти, и всем троим ничего не было. В эти истории Ксанта верила — сама в свое время наслушалась и навидалась подобного. В Венетте ей случалось выхаживать своих бывших учениц, случалось и хоронить их.