— Да нет, Бог миловал. Здесь у нас такой крепенький, бритенький, без тебя мается. Все выглядывает, не идешь ли.
— Крепенький? — Динка сделала вид, что не помнит такого. — Это какой же? В начале салона?
— В конце. Последний ряд.
— Нет, не заметила. — Динка с сожалением покачала головой.
— Да ты сама глянь!
Танька приподнялась, отодвинула штору и выглянула в щелочку.
— Ну?
— Смотрит! Ой, прям глазами ест! Все, подруга, это любовь! Вот так начинается большое и светлое чувство!
— Ой, да брось ты! — Динка кокетливо отмахнулась. — Показалось тебе. А может, это ты его прельстила, а? Небось так попкой виляла, что парнишка с катушек съехал?
Танька с готовностью расхохоталась, даже сползла по стеночке на пол. Уселась, коленки выше ушей. Динка и не думала, что напарница окажется такой хохотушкой.
…Танька Шохина только казалась простушкой-хохотушкой. Ее хорошенькая мордашка с конопушками и рыжими кудряшками делала ее похожей на веселую, озорную девчонку-непоседу.
На самом же деле Танька твердо усвоила, что простушкам легче жить, к ним не предъявляют особых претензий, на них всегда смотрят с улыбкой. Их не берут в серьезный расчет, им не завидуют, в соперницы такие не годятся. Легче попасть в хороший экипаж, лучше репутация, проще сходиться с людьми.
От природы Танька была замкнутой и не любила веселье. Она всегда боялась, что с ее близкими непременно случится что-нибудь страшное.
Из близких у Таньки были только мама и двухлетняя дочка. Такой крошечный подарок на память от возлюбленного. Он не принял Таньку всерьез, а она не умела настаивать и качать права. Даже о своей беременности она сообщила ему с улыбочкой.
— Ты знаешь, а я жду ребенка, — сказала она, проклиная себя за то, что губы сами собой расплываются в улыбку. — Кажется…
— Как дождешься, сообщи, — ответил любимый.
— А мы разве не поженимся? — улыбаясь спросила Танька.
Он и это расценил как шутку:
— Подрасти сперва.
Таньке было всего семнадцать. А в восемнадцать она родила Дуську. Дульцинею Московскую, как она представляла ее всем знакомым. Все смеялись над забавным словосочетанием и забывали спросить о папаше.
А папаша, когда животик у Таньки стал округляться, понял, что все не в шутку, а всерьез, провел с Танькой строгую беседу. Он больше не шутил, и она не смеялась. Он объяснил, как ему важно закончить институт, что он не готов к тяжелой миссии главы семьи и что, в конце концов, он совсем не мечтал жениться на такой дурочке.
— Просто ты меня не любишь. — Танька и в этот раз не сдержала кривую улыбку и этим облегчила ему ответ.
— Просто не люблю, — легко согласился он.
После этого разговора Танька на время перестала улыбаться и только плакала. Она его очень любила, все время думала о нем, иногда приходила к его дому вечером, смотрела, горит ли в его комнате свет…
Потом ходить с огромным животом стало тяжело, потом родилась Дуська и бегать за бывшим любимым стало просто некогда.
Мама не дала Таньке сидеть дома. Она взяла на себя воспитание внучки, а Таньку послала на языковые курсы. После спецшколы иностранный давался ей легко, так что знание языка и симпатичная веселая внешность сыграли свою роль — Таньке предложили получить специализацию стюардессы международных авиалиний. Что она и сделала легко и с улыбочкой, словно играючи.
Через шесть месяцев учебы на престижных курсах в Шереметьеве, на тех самых, о которых слишком поздно узнала Динка, Танька уже ловко управлялась в салоне международного авиалайнера.
Мама вышла на пенсию, поскольку Танька была ребенком поздним, и Танька стала в семье единственной кормилицей.
На новой работе Таньке нравилось все: и красивая форма, и возможность посмотреть мир, и приличный для двадцатилетней девчонки оклад. Было только одно «но»… Танька панически боялась высоты. Но эту проблему она пыталась преодолевать все с той же улыбочкой… И тайну свою хранила как зеницу ока…
— После полной остановки двигателей мы пригласим вас пройти к выходу, — Динка улыбнулась и открыла бортовую дверь.
Пассажиры послушно сидели в креслах, ждали сигнала. Совсем не то что на внутренних рейсах, где все выстраиваются в безобразную длинную очередь к выходу, едва самолет коснется шасси бетонки. Совковая привычка во что бы то ни стало оказаться в первых рядах, хотя преимущества в этом никакого: все равно автобус ждет всех.
В Шереметьеве автобусов не было — лайнер подруливал прямо к терминалу, так что был шанс первым занять таможенную стойку, а вот поди ж ты — никто не торопится. Другая ментальность.