Эстетика есть великое орудие борьбы против грядущего мещанства и полна она религиозных предчувствий. Тот, кто поклонился красоте, не может уже поклониться самому себе, обоготворить только человеческое, так как, отведав сладкого, не пожелаешь горького. Культивировать в себе эстетические переживания — значит развивать в себе прекрасное, т. е. что‑то высшее, чем я сам, сверхчеловеческое начало, приближающее к Богу. Мораль может сделаться орудием мещанства, самовлюбленности, может привести к обожествлению человека, но красота никогда. Человеческая злоба, человеческое самолюбие умирает в сердце человеческом, когда оно склоняется перед красотой, перед прекрасными предметами, прекрасными делами, прекрасными творениями искусства. Тут мистическая точка, в которой субъективные переживания сливаются с объективными ценностями. Мы знаем хорошо, что демократическая мораль прививает сердцам человеческим не только справедливость и праведный гнев, но и грубость, злобу и неблагородство; истинная же эстетика всегда ведет к благородному смирению перед Высшим, перед чудесами Его и ближе подводит к мечте о любви. Как прекрасны, как притягательны образы Марии, сидящей у ног Христа и слушающей Его, и грешницы, целующей ноги Христа и расточительно обливающей их миром!4*
Вот мистическая эстетика, спасающая мир.
Судьба демократии зависит в значительной степени от эстетической жизни народа, от всенародного культа красоты, благоговейного поклонения прекрасным вещам, от всенародного искусства, от всенародного украшения жизни. Но эстетическая жизнь народа, его служение красоте не может быть отвлечено от религиозного центра, эстетика народная не может и не должна быть «отвлеченной». В религиозной эстетике мы видим великий акт самоотречения, вольного отказа от того, чтобы себя, человеческое, за Бога почитать, и высшее утверждение своей бо- гочеловеческой личности, высшее блаженство в слиянии с Богом. Что красота спасет мир, это истина религиозная, от мещанства охраняющая. Горе тем демократам, которые боятся красоты, видят в ней врага демократической правды. Они же обыкновенно и религии боятся, и Бога не взлюбили, так как слишком привязались к человеческому, временному, относительному, человеческое сделали своей последней страстью. И забывают, что Богочеловек соединил любовь к человеку с любовью к Богу, любовь к людям выводил из любви к Богу. И личность, и свободу, и любовь губит Великий инквизитор, искушающий нас соблазнами, отвергнутыми Христом в пустыне, соблазнами царства мира сего, царства мещанства.
Не против великой правды демократии мы восстаем, которая открыта Христом, как правда о личности, а против этих искушений диавола, толкающих по пути мещанства, пошлости и небытия. Никто из нас не писал против пролетариата, в котором мы хотим видеть только личности человеческие, а лишь против «идеи пролетариата», классовой мистики, истинно мещанской и безличной идеи; никто не противопоставлял ценностей великой культуры народу и его благу, а лишь восставал против отрывания от этой великой культуры. И мы верим, что всенародная великая культура возможна лишь на религиозной почве, лишь религиозно освященная, и в ней истинная демократия, не мещанская, не безличная общественность соединится с абсолютными ценностями. Впереди мы видим два пути, торжество двух противоположных начал, враждебных друг другу: самобоготворения и самодовольства человеческого, поклонение благам этого мира, всеобщего обезличения и — служения истинному Богу, соединения земли с небом, временного с вечным, утверждения личности в абсолютном ее предназначении. Только одна из этих религий наша, только по одному из этих путей мы хотим сами идти и другим будем помогать идти. Тех, что избрали второй путь, не поймут, не полюбят, будут враждовать с ними люди, возжелавшие оторвать землю и человечество от абсолютного и вечного.
О НАРОДНОЙ ВОЛЕ[241]
Что есть воля народная? Где искать ее истинного выражения и воплощения. Вот вопрос, который приобретает сейчас необычайную остроту. Исстрадавшийся, истерзанный волей инородной, чуждой, жаждет народ наш жить по своей воле, по самому совершенному выражению своей воли, по самому совершенному воплощению ее в формах политического бытия. Вот уже долгое время слышен отовсюду, с разных концов страны, из оскорбленной воли народной рвущийся крик, упорный, неизменный: требуем всеобщего, равного, прямого и тайного избирательного права, требуем учредительного собрания. Крик этот значит, что народ возжелал жить по своей воле, возжелал совершенного воплощения своей воли, что признает он лишь свою власть. Западная Европа выработала для этого случая лозунги и отвлеченные формулы, которыми и мы выражаем наши нужды. Горе тому, кто пропустит хоть один член формулы, признанной совершенным выражением воли народа. И в бурях наших дней, в злобах этих дней мало кто задумывается над проблемой, что есть народ, в чем его воля и власть.