Шаг был неровен не столько из-за ушиба, сколько из-за необычайно разоблачительной информации, что откровенно и без нижнего белья представала передо мной, куда бы я ни устремил свое внимание. Пожалуй, я был способен видеть даже звук, и он был вовсе не таким, каким я его представлял раньше. Все вокруг напоминало океан, что рябил и волновался от многочисленных пузырей и сильных глубоководных течений. От более сильных бурлений шли круги, что перекрывали на своем пути всю рябь и круги поменьше. Сходство воздушной среды с водой было просто поразительным, за исключением одного но… Если рябь воды отображалась на поверхности, то здесь же все это приобретало дополнительную мерность, перерастая в волны по всему трехмерному, сферическому объему. Ну и, конечно же, эти волны были несколько быстрее тех, что омывают пляж и скалы…
А ведь это не звук, – задумался я, вспомнив все остальные проявления этого сияжа, – это его след.
Люди ярко выделялись на фоне неоживленной материи, переливаясь огоньками следов своей жизнедеятельности. Я никогда не мог подумать, что среди них столько носящих имплантаты. Благородный свет исключительно плотной материи, находящейся в пределах человеческого тела, горел ровным фоном, не подвергаясь влиянию биохимических превращений, что соседствовали неподалеку. В бедрах, в плечах, в черепе, особенно в зубах почти каждый десятый, так или иначе, познал на себе симбиоз с металлоконструкциями. Но еще чаще встречалось нечто более рыхлое, разреженное относительно металла, с плотностью, близкой к людской плоти, но при этом определенно чужеродное. Судя по местам локализации этих формирований, я убедился, что это силикон. Даже и не подозревал, что им настолько часто злоупотребляют…
Боль в месте ушиба, про которую я почти позабыл, решила напомнить о себе. В теле пробуждалась слабость. Параллельно с этим острота моего всевидящего ока вдруг начала снижаться. Темные круги поплыли перед глазами, а во рту возник привкус ржавчины…
Я плюхнулся на первую попавшуюся лавку. Потоки ежесекундно обновляющихся сведений об энергии, что уже почти исчезли, продолжали напоминающе блистать, но уже непосредственно в фокусе моего естественного зрения. Остальное же, что выходило в зону периферии, стало прежним. Скучным и скупым на информацию. Скрытым и недоступным. Непредсказуемым и потенциально опасным. Ко мне приближался человек. Подняв на него мутный взгляд, я ощутил в нем имплантат. Где-то в пояснице. Или даже на ее поверхности. Похож на букву «Г». Пистолет!
Передо мной стоял полицейский и пристально рассматривал одежду. Я не стал, как с предыдущим человеком, заострять его внимание на моей подозрительной осведомленности, подтверждая вслух свои догадки о местонахождении пистолета, наручников и других его полицейских аксессуаров. Вместо этого мое лицо разгладилось, подбородок патриотически выпятился, а глаза перестали моргать.
– Можно ваши документы? – буднично поинтересовался полицейский.
Я мысленно восхвалил свою, как выяснилось, не никчемную привычку носить с собой паспорт. Негнущимися пальцами нашарил в кармане свое право на жизнь в виде цифр и текста и протянул ему.
Глаза бегали по строчкам, иногда поднимаясь на меня, чтобы сверить или найти к чему придраться.
– Интересная фамилия, – наконец, то ли с сарказмом, то ли на полном серьезе произнес он, вернув паспорт. – Что принимал?
– Предполагаемое за действительное, – осторожно отозвался я. – А так ровным счетом ничего. Просто сегодня явно не мой день. Да и вообще, неужели я так похож на какого-то торчка?
– Более чем ты думаешь, – брезгливо отметил он, красноречиво окинув взглядом мою испачканную одежду. – Ступай домой и не смущай людей.
Спорить я не стал.
Мягко закрыв входную дверь, я все равно скривился от звучного щелчка замка, что словно топнул по моим барабанным перепонкам. Любой, даже незначительный звук сейчас воспринимался более чем утрированно, все раздражители стали раздражать в буквальном смысле этого слова. Перед моим плавающим взором возникло продолговатое лицо соседа.
– Ты снова не убрал… – начал он, но я тут же, поморщившись, прервал его замечание жестом.
– Прошу, не сейчас…
Еле стянув с себя обувь, я заплетающейся походкой побрел в свою комнату. Чуть не запнувшись об приветствующего меня кота, я рухнул на кровать, изнемогая от раздирающих в разные стороны желаний. Поесть и поспать. Я был слишком голоден и энергетически обесточен, чтобы позволить себе провалиться в сон. И, в то же время, слишком слабым и уставшим, чтобы найти в себе силы приготовить пищу, жевать и орудовать кухонным инструментарием. Даже просто встать казалось непосильной мне задачей. Даже раздеться. Я бесповоротно проваливался в сон. Последней мыслью было то, что происходящее сегодня как раз и было тем, во что сейчас я погружался.