– А знаешь… – начал Кларет, задумавшись над чем-то. Его большой палец медленно взвел курок на револьвере, – я вот что решил… не хочу с тобой возиться, понял? Так и передай… Что тут еще сказать, – он направил дуло мне в висок, – не ту работу выбрал ты, салага.
Остальные напряженно замерли, амбал справа отвернулся. Я глянул горящими ненавистью глазами поверх дула револьвера:
– А ты – не ту мишень.
Глаза Кларета недоверчиво округлились. Револьвер, зажатый в его кисти, стал мелко подрагивать. Тот дернул рукой, но она будто приклеилась к пистолету и чуть ли не самому клочку пространства, в котором он его держал. Выглядело это крайне неправдоподобно. Его кисть будто застряла в тисках, а пальцы ни в какую не хотели разжимать рукоять оружия.
Внезапно пистолет круто развернулся дулом к самому стрелку. Развернулся столь резко, что его кисть, хрустнув, как сочное яблоко, вывихнулась. Но пальцы при этом не разжались, так как теперь составляющая их материя принадлежала моей воле, и потому я их крепко держал сомкнутыми на рукоятке, даже несмотря на их неестественный перегиб. Одновременно с этим неслышно хлопнули сухожилия в предплечье.
Кларет страшно закричал, в ужасе обхватив второй рукой не слушавшееся его предплечье. По комнате пронесся недоуменный возглас, мужички взволнованно подскочили со своего дивана, не зная, как это все воспринимать. Палец, лежащий на спусковом крючке, в последнем усилии согнулся, порвав удерживающую его нить сухожилия. Оглушительно грянул выстрел, оборвав всё непрекращающийся вопль стрелка. Голова Кларета разлетелась на куски, похожие на не до конца обглоданные корки от арбуза.
Ряды подпружиненных штифтов в замковом механизме наручников разом поджались, каждый до упора своего собственного гнезда, цилиндры синхронно повернулись по часовой стрелке, и браслеты безропотно соскользнули с моих запястий.
Оставшиеся в комнате уже успели оклематься от секундного замешательства, руки тех двух, что стояли возле дивана, метнулись за оружием в карман, а амбал справа выхватил из ворота своей кожанки ножик.
Взмах! Столик из кондового дуба отбросило, словно от взрыва, прямо навстречу уже успевшим выстрелить обидчикам. Приняв все до одной пули, столик с грохотом разлетелся об стену, размозжив грудные клетки и головы стрелявших.
Взмах! И дернувшегося ко мне амбала с силой впечатало в сервант.
Разбив собой почти все стеклянные полки и посуду, он, оглушенный и с застрявшими в нем осколками, вывалился обратно, но устоял, покачиваясь на подгибающихся ногах и пытаясь нащупать меня непонимающим взглядом.
Взмах! Я обрушил на него весь шифоньер. Со сдавленным криком громила исчез под грудой увесистых обломков.
По коридору ко мне уже спешили трое. Дождавшись, когда один из них подбежит к самой двери, я гневно выбросил вперед ладонь, отдавая не подлежащий обсуждению приказ открыться.
Толстая дверь врезалась и сломалась надвое о лоб подбежавшего к ней первым. Тот, рефлекторно схватился за провалившийся в затылок лоб и безобидным мешком сел на ковер.
Следом, в открывшийся проем, влетел второй, но замер на полушаге, с заевшей в локте рукой, как робот, у которого неожиданно сели батарейки. Только выпученные глаза сохранили движение, они сместились на стоявшего посреди разгромленной комнаты человека с окровавленным лицом и сверкающим взором.
Человек резко зачерпнул ладонью воздух, будто рассеивал дым, и тут же за этим последовала ужасающая боль. Грудная клетка ввалилась внутрь, руки, сломанные и вывихнутые, поджались к телу, а голова, хрустнув в шее, прильнула виском к опавшему плечу. Ужасно смятый, словно пустая жестяная банка из-под газировки, он завалился на край дверного проема и стал по нему медленно съезжать.
В мозгах полыхнуло усталостью. Я почувствовал себя так, будто после умственно напряженного рабочего дня меня разбудили посреди ночи и выпроводили на работу снова.
Встряхнувшись и оттолкнув с дороги все еще стоявший труп, я выскочил из гостиной и, не дав опомниться третьему, что было сил вдарил ему кулаком в лицо. Того отшвырнуло вслед за своей же бритой и вывихнутой головой к стене, как тряпичную куклу, а моя кисть захлебнулась болью.
Черт, – мысленно крикнул я, охватив второй рукой кричащее запястье, – вот это боль! Вот это сила. Священная норадреналиновая[2] ярость или что-то еще…
Не успев додумать, я обернулся. На меня, с обезумевшим взглядом и бильярдным кием в замахнувшейся руке, бежал рябой. Поднырнув под его чересчур размашистый удар кием, я оказался позади него и той же рукой нанес ему фатальный удар прямо в хребет. Рука провалилась в тело, словно в льняной мешок, набитый хворостом. Его позвоночник переломился, и он, согнувшись в туловище пополам, как несовершеннолетняя художественная гимнастка, безмолвно рухнул мне под ноги.
2
Норадреналин –