Если бы в тот момент, в коридоре очень кстати не появился бы отец Лукас, то Бен запятнал бы свои руки первым убийством уже в пятнадцать лет. И в тоже время, если бы дядя не оказался в нужном месте в нужный момент, вероятно, не случилось бы всего того, что случилось после.
Бена быстро отсекли от остальных воспитанников, переведя в другое здание. Изоляция пришлась ему по вкусу, ведь теперь он был огражден от постоянных насмешек и презрительных взглядов, разделяя свои трапезы и времяпровождение только с молчаливыми монахами. Встречались со сверстниками они только во время богослужений и то, под четким надзором отца Лукаса. Но скоро Бен узнал, что все это делалось вовсе не для его блага, а чтобы обезопасить других мальчишек от его сатанинской силы.
Через какое-то время в монастырь прибыл маститый специалист по подобным вопросам из Ватикана. Он долго беседовал с Беном и пришел к выводу, что дьявол в нем настолько хитер, что способен скрывать свое присутствие. Священник рассудил, что нельзя откладывать процедуру экзорцизма, пока еще есть надежда спасти душу мальчика. Если, конечно, ее еще можно спасти.
Все это красочное почти цирковое представление Бен запомнил на всю свою оставшуюся жизнь. И именно в тот роковой момент он сделал для себя неутешительный вывод, что никаким монахом никогда не станет, и вообще будет держаться стороной от любых ярых сторонников религиозного образа мысли. Конечно, он совершенно не оправдал ожиданий приезжего экзорциста – предметы в келье оставались на своих местах, распятие не жгло его кожу, да и никакие ругательства на латыни так и не пришли в процессе Бену на ум. Он терпеливо перенес бесконечно долгую ночь монотонных молитв и орошений святой водой, задыхаясь от душного, свечного чада в маленьком помещении, но никаким образом не выразил признаков присутствия в себе нечистой силы.
Разочарованный священник уехал, порекомендовав Лукасу внимательно следить за воспитанником, а Бену усерднее молиться. Однако, слухи о проведенном экзорцизме быстро разлетелись по монастырю и каким-то непостижимым образом достигли его матери. Именно она сделала тот самый роковой вывод, что ее сын вовсе не стал жертвой овладевшего им нечистого, а всего лишь глубоко и безнадежно болен душой.
Наррентурм, Вена, 1934
Пребывание в «Башне дураков» окончательно убедило Бена в мысли, что каждое следующее место, куда его ссылала любящая семья, намного хуже предыдущего. И исходя из этого, он сделал вывод, что самое лучшее, что может сделать для самого себя, чтобы в перспективе не оказаться в клетке зоопарка или на необитаемом острове, это просто не предпринимать ничего, быть тише воды и ниже травы. Откуда ему знать, куда еще додумаются его перенаправить родственники, в жалкой надежде перековать его естество и сделать наконец-таки приемлемым и нормальным?
В замке было лучше всего, судя по его уже довольно поблекшим детским воспоминаниям. Там можно было свободно передвигаться по самому старинному зданию, его угодьям и лесу вокруг; читать какие угодно книги, ухаживать за лошадьми и гулять вместе с ними в окрестностях. Даже иногда видеть мать, все-таки изредка интересовавшуюся существованием нерадивого ребенка. Кормили там, конечно, тоже хорошо; перины были мягкими, всюду снова горничные и слуги, а кроме них больше никто не мозолил глаза.
В монастыре условия были значительно хуже, но все же не так плохи. Главными минусами были другие послушники и постоянная необходимость бубнить на латыни непонятные и бессмысленные тексты молитв. Из здания открывался прекрасный вид на озеро и силуэты гор вдалеке, можно было выбраться к воде и слушать тихие, пресноводные волны. Библиотека содержала не только религиозные книги. Еда была простой, но сносной.
И если бы Бен составлял путеводитель по местам своего пребывания, он не в коем случае, не рекомендовал бы соваться в «Башню дураков». Это мрачное здание, куда больше напоминающее тюрьму и его вовсе следовало обходить стороной, потому что за высокими кирпичными стенами притаился настоящий ад на земле. В действительности круглая форма строения с узким и неуютным внутренним двориком действительно больше подходила для тюрьмы и, вероятно, многие ее сотрудники, по этой причине все время путали отведенную им – вместо медицинского персонала прикидываясь надзирателями.
Бен столкнулся с тем, что сдерживать здесь свои силы стало намного сложнее, потому что невинные насмешки мальчишек и в сравнении не шли со странными, жуткими процедурами и частыми побоями. Впрочем, проблема решилась сама собой, потому что большую часть времени его накачивали какими-то препаратами до полубессознательного состояния. В мозгу была звенящая пустота, а тело становилось ватным и непослушным. Он заторможено пялился в узкое окошко, выходившее в закрытый внутренний двор, и послушно шел туда, куда вели и делал то, что требовалось. Все ощущения становились размытыми и отдаленными, словно скрытые за пуленепробиваемым стеклом, а все истины утратили свой прежний смысл.
Время было вязким и липким и в какой-то момент, немного вырвавшись из-под подавляющего действия лекарств, когда санитар поленился вколоть ему новую дозу, Бен вдруг обнаружил, что находится здесь уже очень долго. Сколько – он не знал, потому что нигде не было часов или календаря. Он мог судить только по тому, как отрастали его волосы, и менялось тело – вытянувшееся в высоту, ставшее таким неповоротливо крупным, долговязым и неудобным для маленьких, тесных помещений больницы. Ему наоборот хотелось скорее свернуться в клубок, максимально сгруппироваться, лишь бы только спрятаться от окружающего мира в своем собственном, и он снова злился, злился, злился. На себя. На мать. На свое тело. На санитаров. На дядю. На врачей. На других заключенных, которые часто орали ночи напролет или кидались бесцветной липкой пищей с подносов, воняли хуже бездомных и пренебрегали минимальной гигиеной. Но новый укол влек за собой космическое спокойствие и апатию. И снова злость таяла в мутном омуте.
Когда Бена приволокли на прием ко врачу, он все еще находился под действием лекарств, поэтому практически не запомнил этот судьбоносный день. В принципе, он без особого энтузиазма воспринимал новые этапы своего лечения, не ожидая от них никаких перемен, а лишь новые издевательства и дурманящие мозг препараты.
Белое лицо врача показалось Бену лишь очередным наркотическим сном. Этот странный, высокий, худой и словно вытянутый ввысь человек, выглядел, словно оживший призрак из старых детских сказок. Пальцы без ногтей, крадущиеся кошачьи движения, холод, наполнивший помещение от одного только его присутствия. Но голос доктора оказался удивительно мягким и располагающим к себе:
- Здравствуй, Бен, - произнес он крайне дружелюбно, - что ты можешь сказать о своем самочувствии?
- Ничего, - честно признался Бен, потому что из-за лекарств он плавал в каком-то бесконечном мутном болоте, в которое превратилась его реальность. На самом деле, конечно, стоило сказать, что от этого лечения, он, скорее чувствует себя намного хуже, лишился надежды хоть на какую-то дееспособность, а на теле слишком много синяков от побоев, ремней и следов от уколов. Впрочем, вряд ли бы это что-то изменило.
- Тебе известны причины, по которым ты находишься здесь? – продолжил добрый доктор.
Бен мотнул головой. Даже, не будучи обколотым транквилизаторами, он бы не смог сформулировать ее внятно. Потому что он не удобен своей семье? Потому что с ним что-то не так? Потому что он оживил лошадь, а двух идиотов чуть не придушил, правда, даже не притрагиваясь к ним? Вот здесь стоило остановиться, потому что подобное высказывание вряд ли поспособствовало освобождению из этой мрачной темницы.