Игорь очень удивился бабушкиной простоте. От нее скрыли, оказывается, что внучка перемещалась. И она поверила, будто Катя зайцем пробралась на самолет и удрала в Москву! Каждому мальчишке в Дровне было известно, что на самолет зайцем не проберешься. Самолет не поезд.
- Мама в Катьке души не чает! - объяснила Надежда Сергеевна, улыбаясь, как артистка в кино. - Катька сама ей расскажет. Мама покричит и простит ей всё.
Так они беседовали, когда по радио объявили московский самолет. Под вывеску "Выход на перрон" прошли носильщики. Мальчишки влезли на перекладину железного забора и стали смотреть в яркую щель между горами и низкими серыми тучами. Московские самолеты прилетали оттуда, с запада.
На крыльце вокзала Надежда Сергеевна выговаривала Якову Ивановичу:
- Яков, ты ужасно много куришь. Нельзя же так, одну папиросу прикуривать от другой!
- М-м...
- Что ты волнуешься? Клава сказала - Катька отлично выглядит.
- Клавдия в Москве, а я здесь...
- Она ее видела три часа назад!
- М-м... Видела... Хлопцы, летит! - сказал Яков Иванович.
Летит! Самолетик, подобно блестящей мушке, проскользнул под тучи и пошел отлого сваливаться к земле. Стремительный, с выгнутым хвостом, он прокатился по лугу - и до вокзала донесся порывистый гул моторов. Самолет завернул и пошел прямо на мальчишек. Митька от возбуждения стал пришлепывать губами. Машина грузно качнулась, занося хвост, повернула последний раз, и моторы смолкли. От вокзала поехала самоходная лестница, приткнулась к круглому серебряному боку машины, а винты все еще крутились. Словно они привыкли вертеться за длинную дорогу - от самой столицы. Пока винты не остановятся, двери не открывают, не то пассажир поглупее непременно сунется под винт. Игорь это знал, а Яков Иванович, наверное, не знал. Он нервно бросил папиросу и стал закуривать другую, прижимая локтем Катино пальтишко. Как нарочно, для ее приезда испортилась погода усиливался мелкий летучий дождик, и ветер был холодный...
Но вот дверь самолета уехала внутрь, мальчишки ринулись к лесенке. И конечно, первой на земле оказалась Катя! Бух! С четвертой ступеньки одним прыжком - и прямо на шею Якову Ивановичу, с визгом и разлетающимися косичками.
Квадратик моргнул и внезапно увел Митю за самолетный хвост.
- Пусть здороваются! - сказал Квадратик.
- Пусть, - согласился Митя. - Позовем Катьку сегодня на радиостанции работать?
- Нет. Отец радиостанцию запер.
- Почему? - Митя даже забыл о Катином приезде.
- Благодарность прислали из радиоклуба на имя брата Ростика, который в армии служит. Отец спросил почему. Я сказал, что работаю под его именем. Он и запер, пока мне шестнадцать не исполнится.
- Соврать надо было! Ты, может, лучше шестнадцатилетнего работаешь!
Игорь только вздохнул. Он и сам считал закон несправедливым. Почему только с шестнадцати лет разрешают выходить в эфир? Несправедливо...
- Мальчики! - закричали из-за самолета.
И примчалась Катя, уже одетая в пальто и шапочку, и торжественно поздоровалась с ними за руку. Митя тут же обратил внимание на Катину новую сумку - такой шикарный клетчатый портфель в красную и оранжевую клетку, с блестящим замочком и кожаной желтой ручкой.
- Мальчишки, - сказала Катя, - вы сердитесь? Я же не нарочно!
Митя не обратил внимания на эти пустые речи - смотрелся в зеркальный замок и втягивал щеки.
Игорь возразил:
- Почто нам сердиться? Пошли, родители дожидаются.
Катя засмеялась, совершенно счастливая. Дома, дома! Все так же, и даже папа явился встречать, и Квадратик смешно окает, будто она никуда не исчезала. Будто не было перемещений, подводной лодки, аэродрома Айдлуайд и полета через Атлантику, и посадки в теплом Лондоне, в жарком Париже. Будто не было Москвы, Шереметьевского аэропорта и зоологического магазина на Ленинском проспекте...
- Митька, - вспомнила Катя, - я-то растрепа-забываха! Где сумка?.. Анатолий, здравствуйте!.. Папа, ну перестань курить на минуточку...
Они погрузились в машину теперь уже вшестером. Хлопнули дверцы, как отсалютовали Катиному приезду. Митя вернул Кате новый портфель, подаренный московской тетей Кланей.
- А, вот он где... - сказала Катя. - Садов, закрой глаза. Крепко закрой, не подсматривай. Алле! Открой глаза.
Из кожаных глубин портфеля появилась деревянная некрашеная коробка. С круглыми дырочками...
Митя отодвинул крышку и охнул:
- Панька... Ой, их там двое! Где взяла второго?
- В зоомагазине, Митька. По дороге на а-э-ро-дром! - продекламировала Катя.
- Спасибо тебе большое, Катя! - с чувством поблагодарил Митя Садов. Какой вот из них Панька... одинаковые, как перышки.
Катя быстро перевела разговор:
- А как баба Таня? Сердится? Ой, неужели сегодня только понедельник? Мам, а мам, бабушка очень сердится?
- Вы с папой, - зловещим голосом начала мама, - вы с папой скоро бабушку в гроб загоните...
У Якова Ивановича, сидящего рядом с шофером, плечи полезли вверх. Пришлось снова переводить разговор на другую тему.
- Пап, мальчики! - принялась болтать Катя. - Знаете, кто меня до Москвы довез? Настоящий капитан первого ранга, прямо - морской волк, с золотыми погонами... Он сначала думал, что я - псих!..
Шофер Анатолий негодующе свистнул.
- Ну-у, потом мы с ним подружились. В большом самолете он мне песни пел, только не морские. Вот: "Среди лесо-ов дремучих... разбо-ойнички и-идут. В сва-их руках мо-огу-у-чих това-рища несут..." - пропела Катя.
Отец съехидничал:
- Медведь на ушко наступил и даже не заметил.
Катя, обескураженная, замолчала. Она думала: все накинутся с вопросами - только успевай рассказывать. Ничего подобного... Папа как уселся в машину - один раз всего обернулся, только поднимал плечи и смотрел на дорогу. Мама то улыбалась, то вздыхала. Игорь окаменел из деликатности, а Митя занимался мышами Панькой и Манькой так упорно, что хотелось забрать их назад. Если он и заподозрил подмену, то вида не показывал.
Катя огорчалась напрасно. Все очень переволновались из-за нее и сейчас приходили в себя и отдыхали. Взрослые, кроме того, предвидели, что ее рассказ займет не один час, и собирались послушать его в спокойной обстановке. Так, им казалось, вернее. А на самом деле, они молчали от счастья и немного от огорчения. Дочь вернулась. Дочь пережила необыкновенные приключения и опасности и вернулась - это было счастье. Но в то же время всё, ею пережитое и увиденное, было отделено от них, как забором отсечено. Навсегда. Она сама, одна, выбиралась из опасностей, без их любящих, сильных рук. Своими слабыми руками, своей несмышленой еще головой. Вот ее не было двое суток. Это время навсегда отделено от детства, это уже в з р о с л о е время, и для родителей там нет места.