— Именно, — отвечаю я. — Чушь полная.
Иногда, когда мой мозг пытается убедить меня в том, что тот случай мне приснился или я все придумал, я нащупываю на ковре маленький участок засохшего жесткого ворса.
Джордана переворачивается на спину и раскидывает руки и ноги, как морская звезда. Она начинает извиваться.
— Теплее, теплее, — говорит она манерным тоном, наверное, изображая меня. В ее представлении у меня голос, как у гомосексуалиста. — Магма! Магма! — смеется она и лягает воздух ногами и руками, как опрокинутая божья коровка. Вдобавок ко всему, на ней красная юбка в горошек. Коленки у нее расцарапаны.
— Ну? В чем дело? — говорит она и тянется ко мне руками и ногами. — Не можешь же ты бросить меня так.
Я вижу ее трусы, ясно как день. Белые хлопковые трусы, смявшиеся в промежности. И ничего не чувствую. Никакого сексуального влечения. Я холоден.
— Педерастия — очень серьезное обвинение, — говорю я ей.
— Шуток не понимаешь, — говорит она и садится по-турецки.
Я встаю на четвереньки и принимаюсь ощупывать ковер, выискивая пятно засохшей спермы.
— Линза выпала? — спрашивает она. Я поворачиваюсь спиной и продолжаю искать. — Простите, сэр, — канючит она голосом сиротки Викторианской эпохи, — подайте на пропитание.
Я смотрю через плечо. Она держит руку у моей промежности ладонью вверх. Все знают, что у Фреда, овчарки Джорданы, очень теплые яйца. Она улыбается. Как будто сегодня счастливейший день в ее жизни.
— Эй, да что с тобой сегодня, дерьма объелся, что ли? — Ругаться Джордана умеет.
Мое лицо раскраснелось. Я горю от стыда.
— Джордана, я должен тебе кое-что рассказать.
Поворачиваюсь и сажусь рядом с ней на ковер. Делаю серьезный вид.
— Ты меня любишь? — спрашивает она.
— Нет, не это.
— Ты купил мне мопед?
— Нет.
— Ты любишь меня.
— Это насчет Кейрона.
— Что насчет Кейрона?
— Эта история — все правда. Я соврал, что я соврал.
— У тебя все лицо красное, — говорит она.
— Я должен был признаться кому-то.
— Ты сейчас опять будешь плакать?
— Нельзя понять, кто такой Оливер Тейт, не зная его постыдной тайны.
— Ха!
— Ты не воспринимаешь меня всерьез. Его зовут Кейрон. Он друг нашей семьи.
— А мне кажется, ты просто думаешь: это так круто — иметь постыдную тайну.
Я провожу языком по нижним зубам.
— У меня моральная травма, — говорю я.
— Ты хорошо умеешь врать.
— Я не вру.
— Докажи.
— Доказательство перед тобой.
— Что это значит?
— На ковре.
Джордана хмурится и отодвигается в сторону.
Я провожу рукой по волоскам в том месте, где она сидела. Что-то царапает мне руку. Я открываю глаза.
— Потрогай вот здесь, — говорю я ей.
Она проводит правой рукой по одному участку на ковре, потирая его указательным пальцем. Ворс издает сухой звук.
— И что это доказывает? — Она приподнимает бровь.
— Это засохшая сперма. Ты наверняка поняла. У Эбби Кинг вечно рукава в ней перемазаны.
— Так значит, он на самом деле тебе отдрочил?
Я склоняю голову.
— Да.
— Разве может семилетний мальчик знать столько умных слов?
— Я соврал про слова — я только говорил «холодно» и «горячо».
— И он что, правда тебе отдрочил?
— Кейрон начал, но у него так неловко получалось, что в конце концов я сам сделал всю работу.
— Значит, ничего не было.
— Было, в моральном смысле.
Она берет меня за подбородок и поднимает мою голову. Джордана улыбается.
— Ты кому-нибудь еще рассказывал? — спрашивает она.
— Нет, только тебе.
— Значит, ты правда меня любишь.
Она берет меня за руку.
— Да, — отвечаю я.
— Ха! Так что ты в действительности сказал матери?
— Она думает, что я обеспокоен таянием льдов.
— Все в порядке, Ол. Не чувствовать себя таким виноватым. — Я разглядываю розетку в потолке. Думаю о родителях. — Ничего страшного, — успокаивает меня Джордана, — он даже не закончил то, что начал. — Она берет меня рукой за шею и тихонько целует в подбородок.
Я повторяю за ней:
— Ничего страшного. Теперь ты знаешь мой единственный секрет.
— Это не секрет, а ерунда какая-то, — отмахивается она.
Джордана берет меня за обе руки и падает на спину на турецкий ковер, затаскивая меня наверх. Я ложусь между ее ног. Она резко присасывается ко мне. Ее волосы разметались по ковру лучами во все стороны. Она раздвигает ноги, чтобы я мог потереться ширинкой о ее трусики.
У меня снова эрекция, ткань джинсов натянулась. Чувство вины постепенно испаряется. Она заставляет меня сесть на колени и кладет мою руку себе на промежность, поверх трусиков. Мне хочется сказать: «Горячее».
— Горячее, — говорит она.
Джордана отодвигает трусики в сторону, как шторку. Я впервые вижу промежность во плоти. Это не слишком привлекательно. Напоминаю себе, что мне нравится вкус моллюсков.
Другой рукой она берет указательный палец моей правой руки и принимается двигать им по губам, словно намазывая вазелином. Она издает стоны. Я закрываю глаза. Она проводит мой палец внутрь, туда, где мокро и тепло. Я преодолеваю давление, и она начинает прерывисто дышать. Поначалу она мне помогает, накрыв мою ладонь своею, пока я не начинаю понимать, что к чему, — это все равно что научиться отпирать сложные замки на входной двери.
Джордана отпускает трусики и кладет руки ладонями вверх на ковер; резинка трусов трется о тыльную часть моей ладони. Я терплю неудобство. Она чуть-чуть извивается, выгибает спину, трется затылком о ковер. Рот раскрыт: я вижу ее верхние зубы с внутренней стороны.
Шкаф с настольными играми открыт. Я вижу игры: «Риск», «Детектив», «Руммикуб», «Монополия». Закрываю глаза. У меня устало запястье, я сбавляю темп.
— Черт, — говорит она.
Я двигаюсь быстрее.
— Черт, — слышу снова.
Тут я вспоминаю слова Чипса. Один палец — оскорбление, два — любезность, три — удовольствие, четыре — задачка не из простых. Я увеличиваю число пальцев до двух.
— Черччч, — произносит Джордана. Я заставил ее забыть обычные слова. — Фхпххх.
Эволюция — пустой звук.
— Пхх… стоп, стоп, стоп, — она хватает меня за запястье.
Я открываю глаза. У нее испуганный вид. Она как будто стоит над обрывом и смотрит в темноту. Мы сделаем этот шаг вместе. Не сейчас. Но скоро: на следующей неделе начинаются каникулы. Я хочу, чтобы ее первый сексуальный опыт был идеальным. Хочу, чтобы ее первый сексуальный опыт случился прежде, чем мне исполнится шестнадцать.
Шадуф
Я слышал, как мои родители занимались любовью.
Я даже слышал, как мать смеется во время секса: чтобы мой отец ни делал, надеюсь, это не наследственное.
Когда родители по нескольку дней не видятся, отец готовит на гриле тигровые креветки в маринаде из йогурта и лайма в качестве афродизиака. До того как я родился, папа с мамой ездили в Гоа и там ели это блюдо.
— Помнишь, как они срывали лаймы прямо с деревьев? — спрашивает отец, зная, что мама помнит. — А запах моря и гниющих лаймов?
В моем воображении запах, как в «Боди шопе».
— Креветки были свежие, выловлены тем же утром, — говорит мне отец.
— Мы не могли понять, почему они серые, — мама поворачивается ко мне. — Сырые креветки серого цвета, — поясняет она.
Приворотное зелье — напиток, стимулирующий сексуальную активность.
Мой отец наливает маме красного вина, и она не говорит «хватит», а только улыбается. В таких случаях они и мне наливают маленький бокал вина. Алкоголь также действует как снотворное.
Я слышу их через тонкий пол. Поначалу мои родители просто смеются и разговаривают. Проходит семь минут — в основном в тишине, но изредка слышится голос отца, похожий на бурчание радиатора. Это прелюдия.