Отец замирает, не дорезав банан для мюсли. Банановая шкурка защищает его ладонь от острого края ножа. Он-то знает, что такое ответственность.
— Молодец! Тебе на пользу, Оливер, — говорит он и кивает.
Папа обожает готовить: он ставит мюсли на ночь в холодильник, чтобы они как следует пропитались полу-обезжиренным молоком.
— Подумаешь. Я просто решил, что мне нужно с кем-нибудь обсудить некоторые вещи, — спокойно отвечаю я.
— Очень хорошо, Оливер. Тебе нужны деньги?
— Да.
Отец достает бумажник и протягивает мне двадцатку и десятку. Я точно знаю, какие деньги папины, потому что он сворачивает двадцатки уголком, чтобы те в бумажник влезли. Слепые тоже так делают.
— Значит, в восемь тридцать, — говорит он и смотрит на часы. — Я тебя подвезу.
— Это рядом, на Уолтер-роуд. Пешком дойду.
— Ничего, — говорит папа, — мне нетрудно.
В машине отец начинает разведывать обстановку.
— Я впечатлен твоим поступком, Оливер, — говорит он, проверяя боковое зеркало, включает правый поворотник и выезжает на Уолтер-роуд.
— Да пустяки.
— Но, знаешь, если ты хочешь о чем-то поговорить, у нас с мамой большой опыт, может, мы поможем?
— Что ты имеешь в виду? — спрашиваю я.
— Ну, знаешь ли… мы не так невинны, как ты думаешь, — произносит он и отводит глаза. Этот взгляд может означать только одно: вечеринки, где обмениваются парами.
— Я не прочь как-нибудь поговорить по душам, пап.
— Было бы здорово.
Я улыбаюсь, потому что хочу, чтобы он поверил: мы с ним как лучшие друзья. Он улыбается, потому что думает: «Какой я хороший отец».
Папа останавливается у клиники и провожает меня взглядом, пока я иду по двору. Машу ему рукой. На его лице смесь чувств: гордость и печаль.
Клиника совсем не похожа на обычную больницу. Напоминает бабушкин дом: сплошные балясины и ковры. На стене — плакат с изображением позвоночника: выгнулся, как гадюка, собравшаяся плеваться ядом. Я следую по указателям в приемную.
На стойке в приемной никого. Жму на звонок, прибитый к столу. Рядом написано: «Вызов персонала». Продолжаю звонить, пока наконец не слышу шаги наверху. Беру из газетницы «Индепендент» и сажусь рядом с кулером. Пить не хочется, но я все равно наливаю стакан воды, чтобы поглазеть на прозрачный пузырь-медузу, с бульканьем всплывающий на поверхность.
Кресла в приемной эргономические, для улучшения осанки. Я выпрямляю спину. И делаю вид, что читаю газету. Как будто еду на работу в электричке.
Чей-то голос произносит, что я, должно быть, мистер Тейт. Поднимаю голову: передо мной стоит мужчина с папкой в руке. У него большие руки. И знакомое лицо.
— Не могли бы вы заполнить эту анкету? Затем можем начать, — говорит он и протягивает мне листок. — Вы же из пятнадцатого дома. Сын Джилл, — добавляет он.
Тут до меня доходит, что передо мной пансексуал с Гроувлендс-террас. Я удивлен: неужели пансексуалам разрешено работать секретарями? Борюсь с желанием дать неправильный адрес.
— Отлично. Теперь следуйте за мной.
Мы входим в комнату, где стоит кушетка, напоминающая носилки, и скелет в углу. В комнате никого, кроме нас, нет. Пансексуал присаживается в кресло врача.
— Извини, забыл: я говорил, как меня зовут? Доктор Годдард, — он протягивает руку, — но можешь звать меня просто Эндрю.
Вблизи его лапы кажутся еще здоровее. Хотя на самом деле это не так — они просто кажутся больше по сравнению с моими.
— Итак, — он бросает взгляд на анкету, — Оливер. Что беспокоит?
— Спина, — отвечаю я. — Спина побаливает.
— Понятно. Раздевайся, пожалуйста, снимай все, кроме трусов. Мы тебя осмотрим. — Под «мы» он подразумевает «я».
Я успокаиваю себя, что в сексуальном плане мне ничто не угрожает. Особого интереса я для него не представляю; с таким же успехом он мог бы подкатывать к принтеру. Я снимаю ботинки, джинсы, но остаюсь в носках. Потом стягиваю одновременно свитер и футболку для экономии времени.
— Боли в спине нередко вызваны нездоровым образом жизни, — он набирает что-то на клавиатуре компьютера. — Ты ведешь сидячий образ жизни?
— В школе я все время сижу, — отвечаю я, — и за столом в своей комнате на чердаке. — Он кивает и смотрит на компьютерный экран. — Оттуда видны все дворики на вашей улице, — добавляю я.
Он что-то читает, прищурившись.
— Угу. — Он жмет и жмет кнопку со стрелочкой «Вниз».
Я жду, когда до него дойдет смысл сказанного. Парень прекращает читать и поворачивается ко мне. Кивает, моргая, тычет пальцем в сторону моих ног.
— Оливер, для своего возраста ты высоковат. У тебя длинные бедренные кости. Это значит, что обычные стулья тебе не подходят. — Я кладу руки на бедра. — Ты слишком сутулишься или, наоборот, отклоняешься назад. — Я невольно распрямляю спину. — Прыгай на кушетку, посмотрим, что можно сделать.
Я усаживаюсь, свесив ноги.
— Вам известно, кто такие пансексуалы? — спрашиваю я, не теряя бдительности.
Он замирает.
— Нет, не думаю. — Он обходит кушетку и оказывается сзади. — Это не те, кто помешан на горшках там и сковородках? — Он шутит. Его пальцы как пауки ползают по моей спине вниз и вверх. — Почему ты спрашиваешь?
— Вы знакомы со своим соседом из пятнадцатого дома? — говорю я.
— С мистером Шериданом?
— Он на живодерне работает. То есть убивает лошадей.
Он ничего не отвечает. Только потирает мне спину в области шестого позвонка.
— Оливер, приляг, пожалуйста. Лицо можно опустить сюда. — Мог бы просто сказать: «Ложись на живот», — сэкономил бы целое предложение.
В изголовье кушетки маленькое отверстие, чем-то напоминающее дырку в унитазе.
— Сюда, Эндрю? — спрашиваю я.
Он кивает. Перевернувшись на живот, я сую нос в дырку.
— Сейчас я опущу кушетку. — Кушетка едет вниз, и на мгновение мне кажется, что подо мной живое существо. Может, он соврал, что не знает, кто такие пансексуалы?
Он массирует участок вокруг восьмого позвонка.
— Я хорошо знаком с мистером Шериданом, Оливер. — Эндрю уже передвинулся к шее. — Он работает маляром-декоратором. — Теперь доктор трет мне спину в районе девятого позвонка.
— Эндрю, у него глаза убийцы, и комбинезон под стать, — замечаю я.
Мама всегда говорит, что, если хочешь запомнить чье-то имя, надо обращаться к этому человеку по имени как минимум дважды за время первого разговора.
Из дырки мне виден лишь кусочек светло-голубого ковра. Может, плюнуть на него? Или попробовать вызвать рвоту?
Эндрю давит на шею чуть сильнее.
— А семейка из тринадцатого дома — зоро… — у меня дыхание перехватывает, когда он принимается разминать спину, — …зороастрийцы. Зороастризм — это доисламская религия в Древней Персии.
Я постанываю, не в силах сдержаться. Надеюсь, он не подумает, что мне приятно.
— Хмм… Оливер, я более чем уверен, что они мусульмане. — Он сильно нажимает мне на шею. Если бы меня подташнивало, то сейчас бы точно вывернуло. — Все ясно, — говорит он. Раздается короткий звук: как будто телевизор выключили. — Я сейчас сделаю тебе ультразвук. — Я не знаю, что такое ультразвук. Обычно я записываю незнакомые слова на руке, но в данном случае приходится откусить кусочек щеки изнутри в качестве напоминания. — Будет холодно, — предупреждает он. И правда — мне на спину точно одно за другим разбивают яйца. Ощущение довольно приятное.
Я думаю о том, что Эндрю сказал о семейке из тринадцатого дома и живодере из пятнадцатого. О том, как он разминал мне спину, о скелете в углу и своих «длинных бедренных костях». Меня хоть сейчас могло бы стошнить.
Он втирает гель в спину и плечи, как будто катая по коже шариковый дезодорант для подмышек. Мне пока рано пользоваться дезодорантом. А мой друг Чипс говорит, что шариковые дезодоранты для гомиков.