В десять небо становится черным. Мягкий свет в пагоде гаснет, и окружающий мир погружается в тьму. Теплая облачная ночь, дует умеренный северо-западный ветер. Я даже не ставлю палатку; просто забираюсь в спальный мешок и ложусь на сухую землю, вдыхая запах дерева. Беру рюкзак и достаю фонарик, дневник и ручку.
Понедельник, 30.6.97
Слово дня: ритрит — уединение, спокойствие и укрытие.
Список полезных вещей
• Карта местности, распечатанная с веб-сайта. Портативная спиртовая горелка — позаимствовал из школы.
• Денатурат фиолетового цвета.
• Запасные ботинки Hi-Tec.
• Майка Brunsfield Sports.
• Папина кофта с капюшоном и эмблемой Дурхэмского университета.
• Двухместная палатка оранжевого цвета.
• Спальный мешок фиолетового цвета.
• Монокуляр для гольфа, до сих пор не распечатанный.
• Две пачки печенья, шоколадного и черничного.
• Бутылка черносмородиного сока (не спутать с денатуратом).
• Фотоаппарат.
• Полезная информация для чтения, скачанная с ramameditation.com и treefields.net [21].
• Пачка стикеров.
• Диктофон.
• Мой дневник.
• Черная ручка.
• Упаковка с четырьмя шоколадными кексами.
• Свиные шкварки.
• Сосиски, 38 % свинины.
• 20 фунтов — украдены из папиного кошелька.
• Один презерватив марки «Троянец»: если дойдет до худшего, предложу его Грэму.
Просыпаюсь и вижу вокруг фигуры; расплывающиеся и тающие привидения. Или мне в глаза светит фонарь, или я начал «видеть вещи такими, какие они есть». Я извиваюсь, как червь в грязи и поворачиваюсь набок с крепко зажмуренными глазами. Кто-то нависает надо мной; от него пахнет как от вегетарианца.
— Извините? Извините, но это частная собственность.
Его освещенные фонариком сандалии все в грязи.
— Ммм, — бормочу я.
— Извините, но вы находитесь на закрытой для посторонних территории.
Открываю один глаз.
— Мммбх.
— С вами все в порядке? — У него легкий американский акцент.
Он направляет фонарь мне в лицо. Чувствую себя экспонатом в музее. Он выключает фонарик. Светлеет, но лица незнакомца мне пока не различить.
— Что ты здесь делаешь? — говорит он и присаживается на корточки рядом. Две верхних пуговицы его рубашки из конопли расстегнуты.
Я некоторое время смотрю в землю, потом произношу:
— У меня проблемы в семье и в личной жизни. — Это меня Чипс научил.
— О, — отвечает он.
— Иногда мне просто нужно побыть в тихом месте, подальше от семейных ссор, криков и летающего фарфора. — Зря я сказал «фарфор». Мальчики, семья у которых почти развалилась, не вдаются в детали.
Он улыбается, показав зубы, и заговорщически склоняется к моему уху.
— Послушай, нам это не положено, но хочешь, я принесу тебе тарелку супа? Как тебе такое?
— А что за суп?
— О, хмм… кажется, чечевица с овощами. Послушай, я принесу суп. Я пулей.
Пуля — это поражающий элемент огнестрельного оружия.
— Да я в порядке. У меня в рюкзаке печенье есть.
Я нарочно говорю проще, чтобы он проникся ко мне симпатией.
— Послушай, это частная собственность. Если бы от меня зависело… — Он замолкает.
Я бью наповал:
— Да нет, все в порядке. Не беспокойтесь. Я уйду. — И моргаю глазками.
— Послушай, я не против, если ты останешься ненадолго. Просто… дело в том, что это медитационный центр, и нам очень важно, чтобы гости не отвлекались.
Единственный человек из моих знакомых, который так же неотрываясь смотрит в глаза, — мистер Томас, Директор школы.
По мере того как я привыкаю к темноте, начинаю различать жидкую козлиную бородку и загар как у человека, который много времени проводит на свежем воздухе.
— Твои родители далеко живут?.
— Уж лучше бы далеко, — отвечаю я.
Ему нравится мой ответ.
— Слушай, тебе что-нибудь нужно? Позвонить? Или, может, подбросить тебя куда?
Я выдерживаю паузу, чтобы он подумал, что между нами возник контакт. Изучаю его лицо. У него на лбу тонкий фиолетовый шрам с неровными краями, как спустившая петля на колготках.
— Откуда у вас этот шрам?
— Ах этот, — говорит он, проводя пальцем по потемневшему участку кожи. — Несчастный случай во время занятий альпинизмом. Ударился головой, наложили восемь швов; потом пошел кататься на сёрфе, и швы порвались — вот откуда.
— Ничего себе. — Я делаю лицо как у храброго солдатика — улыбаюсь с закрытыми губами, — и он думает, что ему удалось меня приободрить. — Спасибо, мистер, — снова играю в сиротку Викторианской эпохи.
— Прошу, — он кладет руку мне на плечо, — зови меня Грэм.
Он улыбается, показывая два ряда крупных здоровых зубов. Между двумя застряла черная семечка.
— Спасибо, Грэм. А ты зови меня Дин. — Ненавижу имя Дин.
— Каждое утро примерно в это время я делаю обход, так что, может, завтра увидимся. Только, пожалуйста, не попадайся на глаза больше никому.
Я моргаю ресничками.
— Это очень важно, — добавляет он.
Я по-прежнему моргаю.
Звенит гонг, но Грэм так и смотрит на меня, не отрывая глаз.
— Завтрак, — сообщает он. — Мне пора, мой юный.
В роли заботливого взрослого он довольно убедителен (хоть и не на все сто). Я закрываю глаза и засыпаю.
Меня будит звук, который доходит до моего сознания, лишь затихая. Еще только семь тридцать. Пятнадцать человек входят в медитационный зал по очереди; каждый несет одеяло и жесткую подушку; головы слегка наклонены. Один мужчина азиатской наружности уже сидит скрестив ноги. Небо посветлело по краям.
Сбрасываю спальник и встаю. Все еще во вчерашней одежде — голубые джинсы, бирюзовые носки и желтая майка с эмблемой футбольной команды. Украдкой пробираюсь около деревьев, чтобы взглянуть на остальные постройки фермы.
Замечаю двух мужчин, тайком разговаривающих позади амбара у зеленых баков с колесиками. Тот, что с ведром и допотопной шваброй, кивает и показывает в сторону конюшен, точно говоря: всю кровь и сперму я вычистил.
Когда на горизонте становится чисто, ныряю за конюшни, где меня никто не увидит. Быстро оглядываю двор, прежде чем ступить в открытую дверь. Внутри — сияющая белая плитка, душевые насадки, украшающие стены с одинаковыми интервалами, и стоки, незасоренные пучками волос. Ни веб-камер, ни зоофильского спецоборудования.
В разочаровании возвращаюсь во двор и шагаю, стараясь ступать на траву, а не на гравий. Бесшумно подкрадываюсь к боковой двери, ведущей в пагоду, проскальзываю внутрь и попадаю в чулан, где висят куртки. На полу стопка грубых шерстяных одеял и пятнадцать замызганных пар обуви: ботинки, сандалии и пара босоножек. Одни сандалии я сразу узнаю: с мягки ремешком вокруг щиколотки и белым ярлычком на подошве: «Вегетарианская обувь». Боюсь, это сандалии Грэма.
Снова слышу мужской голос, выпевающий мантру — песню без припева. В центре двери, ведущей в главную комнату, продолговатое стеклянное окошко. Я заглядываю в него и вижу затылки медитирующих и корешки их книг. Через некоторое время мантра прекращается и начинается речь. Пытаюсь рассмотреть, кто именно говорит, но не вижу.
— …немного лучше, чем вчера… немного лучше… трудности еще есть… что блуждающий ум… несосредоточенный ум… — Говорящий часто замолкает, но, кажется, никого это не раздражает. Не особо он беспокоится и о том, чтобы закончить предложение. — Скачущий ум… такой нестабильный, такой неустойчивый, не имеющий опоры… не знающий покоя и безмятежности… дикий, как дикое животное… — Слова звучат то громко, то затихают. — Ум, как обезьяна… хватается то за одну ветку, то за другую… то за один объект, то за другой… слишком возбужденный, совсем дикий, как разъяренный бык или слон… среди людей такой ум создает хаос… — Когда смотришь на этих людей, сидящих на деревянном полу, скрестив ноги, невольно приходит сравнение с группой детского сада, слушающей сказку. Только здесь никто не ерзает и не дерется. — Стоит только укротить это животное… как оно начнет служить человеческому обществу… — Я думаю о лошадях. — …неприрученный ум очень опасен и вредоносен… но если мы приручим его, обуздаем его, его великая сила обернется нам на пользу…