— Грэм! — кричу я, поворачиваясь к буку напротив и представляя, как слова отражаются от его ствола и слышатся как бы отовсюду: я вездусущ. — Вы занимаетесь тем видом медитации, когда люди изучают тела друг друга в комнате с подушками и женщины говорят «да», только глазами?
Выжидаю. Кажется, он смеется.
— Если бы это было так, у нас было бы куда больше посетителей. — Он совсем близко, не кричит. — Что происходит, Дин?
— Я повесил твои шлепанцы на самую высокую ветку самого высокого дерева! — Это должно его сломать.
— Правда? — удивляется он.
— Я выбрал такие ветки, которые не выдержат твой вес!
Он ничего не говорит. Я готов пуститься наутек.
— Дин, в центре «Аникка» мы учим осознавать умственные и физические процессы. Наша медитация помогает научиться наблюдать за тем, как работает твой ум и тело, чтобы не реагировать на раздражители, а лишь действовать как на автопилоте.
У него совсем не рассерженный голос.
— И это помогает клеить телок?
— Пожалуйста, хватит прятаться. Я тебя вижу — ты за тем деревом.
Выглядываю из-за дерева. Грэм стоит по ту сторону кустов; вид у него совсем не агрессивный.
— Привет, — говорит он.
Его руки болтают по бокам, одежда на нем нейтрального цвета, а в ладонях зажат ворох стикеров.
Мы с Грэмом поговорили о медитации, и я задал ему пару наводящих вопросов о диких животных и спецуздечке для конефилов. Я признался, что сделал неправильный вывод. Он снова спросил, не нужно ли мне чего. Я ответил, что все в порядке и что уеду после обеда.
Я решаю пройти ритуал самоочищения, чтобы понять, что чувствует мама. Странички из Интернета поведали мне, что иногда для медитации используют деревья. Только важно найти подходящее дерево. Ствол символизирует позвоночник, поэтому я подыскиваю сутулое дерево. Количество солнечного света, получаемое деревом, символизирует духовную энергию.
Я нашел мрачный согбенный дуб. У основания два больших корня, вылезающих из земли вилкой и образующих нечто вроде трона с подлокотниками. Усаживаюсь между ними, скрестив ноги и прислонив спину к стволу. Кора будто испещрена экземными пятнами, что напоминает мне о Джордане.
На веб-сайте говорится, что нужно попросить у дерева разрешения вступить с ним в контакт. Пробую формальный подход: «Дорогое дерево, меня зовут Оливер Тейт. Я бы хотел вступить с тобой в интуитивный контакт и узнать больше о себе, воспользовавшись твоей глубокой связью с природой». Дерево молчит. «Не думаю, что это займет много времени: я и так себя довольно хорошо знаю». По-прежнему молчание. Я понимаю, почему дерево так безразлично ко мне. «Если ты ничего не скажешь, будем считать, что молчание — знак согласия».
Вот и отлично. Для начала я должен закрыть глаза и очистить ум. Представляю свой мозг как комнату на чердаке. Выкидываю кровать, стол, книги, ежегодники, шкаф и приставку «Супернинтендо», затем срываю со стен открытки, постеры и полки, разбиваю кувалдой голубые стены, окрашенные в технике «венецианская штукатурка», разбиваю ядром окна родительского дома, совершаю воздушную атаку и стираю с лица Земли свою улицу, сворачиваю залив Суонси как гигантский омлет и проглатываю его одним куском…
…тишина стоит недолго. Сквозь пустоту прорывается воспоминание, потом другое. Приходит на ум сон.
Когда мне было десять лет, я был влюблен в нашу няню из Германии Хильду. Она изучала теологию в университете и готовила потрясающий хлебный пудинг с шоколадом. У нее были светлые волосы и стрижка под мальчика. Ее брови были белые, почти невидимые, поэтому ей трудно было сделать сердитое, виноватое или удивленное лицо. Она звала меня «Олифер».
Мы шли по супермаркету, и Хильда дразнила меня — якобы у меня есть подружка. Это нравилось мне. Она жила в комнате для гостей рядом с моей комнатой. Я прикладывал ухо к стене и слушал, как она подпевает «Стоун Роузез» [24].
Хильда всегда вежливо разговаривала с моими родителями и каждый раз после еды убирала со стола. Иногда за ужином они обсуждали вопросы религии и этики.
Дело было в воскресенье, и на следующий день Хильда должна была возвращаться в Германию. Я весь день убил на сочинение комикса, который собирался преподнести ей в качестве прощального подарка. Он назывался «Петля», и речь там шла о путешествиях во времени. Чтобы произвести еще большее впечатление, я сделал несколько концовок — на выбор. И помню, когда в тот вечер я ложился спать, был очень расстроен, и вдобавок на ужин мы ели лазанью с грибами. Так что я бы не удивился, если бы мне приснилось, что мой язык превращается в крысу или все, чего я касаюсь, становится солью. Я помню свой сон.
Мне привиделось, что я проснулся посреди ночи и выбрался из кровати. В моей комнате все было как обычно. На мне та же пижама, в которой я лег спать. В воздухе стоял запах горелого пластика, как на том уроке химии, когда Джордана расплавила линейку над газовой горелкой. Я надел тапочки — ну кто во сне надевает тапочки?! — и пошел по коридору в комнату Хильды. Ее вещи уже исчезли. И в этом тоже не было ничего необычного, потому что рейс у нее был рано утром, и папа собирался отвезти ее в Хитроу.
Дверь в комнату моих родителей была открыта. Кровать незастелена и пуста. Я услышал шум на первом этаже и спустился в гостиную. Ночь была не очень холодная, но мама затопила камин. Она сидела на краю кофейного столика и сморкалась в рукав белой хлопковой ночнушки, той самой, в которой она похожа на привидение.
Я знал, что это сон, потому что она настежь открыла окна. Из камина шел резкий запах дегтя. Огонь плевался, и дым был черный. На каминной полке стояли пять конвертов пластинок из папиной коллекции классической музыки. Такие конверты специально делают блеклыми, как будто они никому не нужны, а некоторые пластинки из папиной коллекции сто́ят, между прочим, больше двухсот фунтов.
Мама подняла голову. Посмотрела на меня и передала хлюпать носом, хотя видно было, что она расстроена. Классическая музыка обычно посвящена грустным темам: смерть, уныние, потеря. Мне было всего десять лет, я не знал ни кто такой Джерри Спрингер, ни кто такая Ванесса Фельц [25], но играл в футбол за команду начальной школы, поэтому и сказал:
— Выше нос, мам, не все так плохо.
Потом я поднялся наверх, залез в кровать и во сне сначала не мог уснуть, но наконец задремал.
Когда я проснулся в действительности, мама раздвинула занавески, и начался будний день. Папа уже приехал из Хитроу и теперь отдыхал. Прежде чем уйти в школу, я зашел к нему поздороваться. Из-под простыни торчала лишь его маленькая голова. Он не спал. Я спросил, кого бы он спас первым, если бы в доме начался пожар и мы с мамой подвергались бы одинаковому риску. Он ответил, нисколько не сомневаясь:
— Я бы спас маму, и вместе у нас было бы больше шансов спасти тебя.
Я тогда подумал, не был ли этот ответ заготовлен у него заранее.
Кажется, я уснул. Дерево пахнет как мамин экологически чистый шампунь. Его ствол как жесткая мочалка. Я чувствую себя обновленным. Это удивляет меня. Медитировать также означает погрузиться в глубокие раздумья. Слышу, как журчит река. Медитация похожа на долгое расслабление в ванной.
С первыми лучами солнца доедаю оставшиеся кексы. Зубы покрыты налетом, как мхом.
В обеденное время в пагоде никого нет.
Я вылезаю из укрытия и бегу по траве. Взбираюсь по зеленому холму, крадусь вдоль пагоды и попадаю прямо в открытую дверь чулана. Монахи считают, что двери запирать ни к чему. Они также против накопления имущества. Эти два факта могут быть связаны.
Дверь, ведущая в главный зал, открывается беззвучно. Солнце через окна освещает стены, и от этого в комнате тепло. Мои кроссовки скрипят по половицам, оставляя черные полосы.
В углу комнаты стоит сиди-плеер «Сони». Уменьшив громкость, включаю его: мужской голос, поющий мантру, разносится по залу. Я разочарован: представляю себе человека азиатской наружности, в очках, распевающего мантры в микрофон в студии. А я-то думал, это живое пение. Сняв диктофон с пояса и нажав на запись, держу его близко к динамику. Эта запись никогда не станет платиновой, но останется со мной, как заноза. Хочу, чтобы она была у меня в качестве напоминания. Мужской голос поет в пустом зале. Я стою на коленях в лучах солнца.
25
Ведущие ток-шоу. Джерри Спрингер — на американском ТВ; Ванесса Фельц — на британском. — Примеч. пер.