Выбрать главу

Она кивает, останавливается и целует меня второй раз — что совершенно необязательно, — громко чмокнув в щеку. Потом берет полотенце, которое висит на перилах, и тихонько закрывает за собой дверь.

Жду, когда пройдет ровно десять минут, и поднимаюсь наверх. Когда я захожу в папин кабинет, он читает словарь.

— Пап, ты разве не пойдешь посмотреть на мамино выступление?

— А?

— Мамин экзамен?

— Мне казалось, ты собирался куда-то, — говорит он, опустив голову и водя указательным пальцем по странице.

— Я иду в больницу Морристон, а ты — в церковь Святого Иакова.

У нас обоих есть обязательства.

— Да, ну тогда тебе уже пора, — говорит он.

— Я уже и иду.

— У смертельно больных мало времени.

Как будто мои слова. Думаю, что ответить.

— Ну, я пошел исполнить свой долг, — наконец произношу я.

— Молодец.

Крикнув «пока!», с шумом закрываю входную дверь, добегаю до конца улицы и поворачиваю налево, на Конститьюшн-хилл. Эта улица вымощена булыжником и замечательно подходит для быстрой езды. Ноги начинают болеть, но я все бегу.

Снова повернув налево, я делаю круг по Монпелье-террас, улице за нашим домом. Я бегу, пока не вижу высокую лягушачье-зеленую калитку, которая ведет на верхний уровень нашего сада. Родители обычно закрывают калитку на засов. В качестве дополнительной меры безопасности высокая изгородь посыпана битым стеклом, утопленным в бетоне. Я столько раз забывал ключи, что уже знаю: в стене есть такое место, где можно хорошенько ухватиться, не перерезав при этом вены. Встав пальцами ног в отверстия в каменной кладке, высовываюсь из-за стены. Отсюда видно кухню, комнату для занятий музыкой, кабинет и матовое окно ванной.

Папа стоит в кабинете. Его правая рука лежит на животе, пальцы просунуты под рубашку там, где расстегнута пуговица. Левая рука сжата в кулак; он трет костяшками губы. Папа окидывает взглядом предметы в комнате: встроенные книжные полки, лампу на раздвижной ножке, держатель для писем, дорогую картину, изображающую синие и желтые квадратики, грязно-белую подставку для папок, подпирающую кусок дерева, который у него вместо стола. Он думает: Вы только посмотрите на это дерьмо. Зачем мне все это? Ллойд!Сейчас самое время спасти твой брак. Он вытягивает руку для равновесия и кладет ее на гору контрольных. И думает: Да пошел этот Грэм! Я люблю эту женщину — да, эту женщину — и покажу ей, как сильно.

В этой веснушчатой розоватой черепушке разыгрывается целый монолог, как в мыльной опере. Папа уходит; вышел через дверь и оставил ее открытой.

Я спрыгиваю со стены и стою на дороге, чувствуя себя у всех на виду как грабитель, высматривающий, где бы пролезть в дом.

Я представляю, как папа врывается в двери церкви Святого Иакова, разрывает на себе майку и при помощи приемов карате и локтевых захватов прокладывает себе дорогу, отбрасывая в сторону двадцать — тридцать потных шестерок. Мама на кафедре, она связана по рукам и ногам, а пояс для капоэйры запихан ей в рот, как кляп. Папа срывает с нее веревки.

— Добро пожаловать в класс для продвинутых, — раздается откуда-то сверху голос Грэма.

Папа оборачивается и поднимает голову. Грэм в полном облачении капоэйриста стоит на потолочной балке.

Вопреки всем законам гравитации папа подпрыгивает и оказывается на стропилах; мама при этом держится за его спину, приклеившись к нему, как ракушка.

— Урок первый: удар рогоносца, — произносит Грэм.

Дальше все происходит как в замедленном действии. Грэм делает удар в прыжке. Мама шепчет что-то папе на ухо, сползая с его спины; папа отходит влево, а мама вправо. Они протягивают руки и держатся друг за друга, образуя крепкое и очень романтичное препятствие, о которое Грэм ударяется прямо адамовым яблоком и, закашлявшись, падает на пол.

С верхнего уровня сада раздается шорох. Кто-то идет, шурша листьями. Я жду, пока звук не стихнет, потом забираюсь на стену и смотрю. Папа идет по ступеням, сжимая в руке пучок розмарина. Слежу за ним: он направляется на кухню. На столе разделочная доска. На ней лимон, ступка и пестик и, кажется, головка чеснока.

Повернувшись ко мне спиной, он орудует пестиком. Выстроив дольки чеснока под лезвием ножа, он расправляется с каждой быстрыми движениями. Соковыжималка для цитрусовых похожа на орудие пытки.

Так вот значит. Маринад он делает. Если бы «Крепкий орешек-2» так закончился, я был бы очень разочарован.

27.7.97 — вот и кончились летние каникулы.

Слово дня: редиска — используется в разговорной речи для обозначения чего-то плохого, нехорошего.

Дорогой дневник!

Мама сделала попытку. Я сам был свидетелем. И разве можно винить ее в том, что, вернувшись после аттестации, она быстро приняла душ и отправилась прямиком на праздничную пляжную вечеринку со своими дружками-капоэйристами? Мне удалось перекинуться с ней буквально парой слов, пока она искала пляжное полотенце.

Она сказала, что сдала экзамен и ей дали имя «О Ма» — море по-португальски. Примерно это я кричу, когда она отказывается подвезти меня в школу.

Она оставила записку:

Л.!

Уехала в Геннит на вечеринку, вернусь завтра.

Дж. ххх

Аббревиатурами все сказано. Папа гораздо дольше пялился на записку, чем это требовалось для того, чтобы просто ее прочесть.

С тех пор как папа не пришел на аттестацию, мама ходит к Грэму на капоэйру по средам и воскресеньям.

И еще Грэм учит ее сёрфингу, когда хорошая волна. Как-то раз она даже отправилась с ним лазать по горам. Она все время подчеркивает, как много у нее стало энергии.

Сегодня вечером мы все вместе ели воскресный обед, и как обычно никто не ругался. Мама резала брокколи, и я заметил у нее на локтях высохшие кристаллики морской соли. Это все равно как если бы другой мужчина подарил ей украшения.

У моря в Суонси одна особенность — оно темного сине-серого цвета, и никто не видит, чем там занимаются ваши руки и ноги.

Из окна своей комнаты на чердаке я не раз видел «вольво» Грэма, когда он заезжал за мамой. Если окно открыто, до меня иногда доносится гитарная музыка, которую он слушает. Думаю, он из тех, у кого в машине всего две пленки.

Мама тянется через сиденье, он обнимает ее одной рукой, и они целуются в щеку; иногда его рука касается ее плеча. Когда она уходит, папа читает «Радиовестник», но радио не слушает. Холодильник уже лопается от маринованных бараньих отбивных, сибаса и макрели. Когда она дома, он поднимается в кабинет и проверяет контрольные и, кстати говоря, уже почти проверил всю кучу.

Почему-то спать они ложатся всегда в разное время.

Спокойствие, только спокойствие,

Оливер.

(Дела на детском фронте: осталось 8 тампонов.)

12.8.97

Слово дня: наплыв — сёрферы называют так несколько волн подряд. Это слово также означает накопившиеся эмоции.

Дорогой дневник!

Сегодня звонила Джордана. Хотела порвать со мной. Я высказал все как есть: «Нет. Сейчас не время. Я понимаю, как тебя все сейчас раздражает». Я говорил очень сдержанно и не повышал голос.

Она сказала: «О чем ты говоришь? Ты не можешь сказать „нет“».

Я: «Послушай, я понимаю твою ситуацию, но это должно подождать».

Она: «Оливер, нам надо расстаться!»

Я: «Нет, нельзя. Слушай, поверь мне, ты просто еще юна».

Юность — период незрелости.

Она: «Что?!»

Я спокойно повесил трубку. Она разозлилась лишь потому, что я не поинтересовался, как прошла вторая, потенциально смертельная операция ее матери.

Я вдруг понял: возможно, у моего отца отталкивающая внешность. У него на конце носа растут маленькие волоски, которые в солнечном свете похожи на росу. Белки его глаз часто желтоватого оттенка, как морские ракушки. У него на предплечье темное пятно — меланома. Она не злокачественная, но просто отвратительная.