— Прошу Тебя, Господи, только не в полицейский участок, — бормочу я, делая Грэму комплимент, действующий на подсознание.
— Не волнуйся, Оливер. Я везу тебя домой. — Наверное, он говорит метафорически.
Проезжаем мимо моей школы — ворота заперты, парковка пуста. Испытываю слабые эмоции.
— Думаю, будь я твоем возрасте, сделал бы то же самое. — Грэм разговаривает со мной. Я вдруг вспоминаю что он нес меня к машине, как ребенка. И помогал застегнуть ремень.
Мы проносимся мимо забегаловки, отделения банка спортивного магазина. Мой рот по-прежнему выделяет много слюны. Я глотаю.
— Ты все еще собираешься трахнуть мою мать? — спрашиваю я.
— Никогда не собирался, Олли, — отвечает он.
Он ведет машину очень осторожно.
— Вранье, — обрываю его я.
Он не опровергает мои слова. Уголки его губ опускаются. Решаю заключить с ним сделку.
— Можешь собираться сделать это сколько угодно, — предлагаю я, — до тех пор пока мысли не перейдут в действия.
— О’кей, — отвечает он. Меня это удивляет.
Мы приближаемся к церкви Святого Иакова, где он учит маму капоэйре. Грэм сворачивает на нашу улицу и останавливает машину.
— Ну вот, — произносит он.
Я смотрю на него. Он на меня. Мы с Грэмом смотрим друг на друга так пристально, как разве что парень и девушка, которой он делает предложение.
— Твои родители мне очень дороги, — говорит он.
Грэм симпатичнее моего отца. Его шрам на самом деле ему идет. У него крепкая фигура, на него хочется опереться, как на дерево.
— Ты просто пытался их защитить, — рассуждает он.
Я хотел бы иметь такого мужа, как Грэм. Он создан для того, чтобы заботиться о людях. Я пьян и расчувствовался. Он прав.
— Извините, — прошу прощения я.
— Ничего, — успокаивает он.
Грэм выходит из машины и направляется к моей двери. Вытаскивает меня, точно я жертва ужасной автомобильной аварии. Мои ноги обмякли и стали бесполезными. Он кладет мою руку себе на плечо и помогает пройти по дорожке; понятия не имею, куда он меня ведет. Но он говорит, что я дома.
— Давай, сынок, — произносит он, подхватывая меня за подмышки. Жаль, что я не его сын.
Грэм тащит меня вверх по ступенькам, как марионетку, и мои ноги ударяются о бетон. Он прислоняет меня к зеленой двери — нашей входной двери. Мои ноги едва могут сохранять меня в вертикальном положении. Прислоняю голову к деревянной поверхности.
Я мог бы уснуть прямо здесь. Закрываю глаза.
Чья-то рука лезет в карман моих джинсов и принимается шарить рядом с пенисом. Вспоминаю Кейрона. Я сам напросился.
Грэм достает из кармана мой бумажник и ключи на цепочке. Вставляет ключ в замок, но не поворачивает. Я оказываюсь пристегнутым к собственной входной двери.
Грэм говорит, что проблема исчерпана. Пусть она останется в прошлом. Он неправ, отвечаю я, проблема никуда не делась. Грэм держит меня за подбородок, приподнимает мне веко большим пальцем и очень долго смотрит мне прямо в глаз. Потом говорит, что я еле на ногах стою, и отпускает мою голову. Он приказывает мне подождать, пока принесет мой рюкзак из машины Грэм — мой шофер и носильщик. Он спрашивает, понял ли я его, и исчезает.
Я поворачиваюсь и смотрю на море. Корки не видно.
Из-под края занавески в гостиной просачивается свет. Поворачиваю ключ в замке и наваливаюсь на дверь. Она распахивается, и я влетаю вместе с ней.
Родители все еще не спят; они сидят на лестнице в полутемной прихожей, согнув колени; у обоих в руках по бокалу красного вина. Единственный источник света — лампа в гостиной. Я вытаскиваю ключ из двери и, еле держась на ногах, вваливаюсь в коридор; они поднимают головы и улыбаются.
— Вот ты где, — произносит мама; голос у нее ничуть не встревоженный. — Мы волновались.
Гляжу в гостиную: на кофейном столике четыре пустых бутылки вина и три пачки из-под чипсов.
— Пришлось выпить пару бокалов, успокоить нервы. — Папа снова шутит; он улыбается, лицо раскраснелось. Его лицо всегда такого цвета на свадьбах и днях рождения.
Я замечаю, что они оба улыбаются, а выражение моего лица не видно при романтическом освещении.
— Ну и воскресенье у нас выдалось, — рассказывает мама. — Мы с твоим папой поссорились, а потом напились. — Она кладет голову ему на плечо.
Я прислоняюсь к стене.
— Но мы уже помирились, — продолжает папа.
— Спросите меня, где я был, — предлагаю я.
— Мы все прояснили, — добавляет он.
— У Грэма Уайтленда.
— Оливер? — папа не понимает.
— Принес ему благую весть о том, что у него скоро появится ребенок.
— Оливер, ты пьян и не ведаешь, что несешь, — сердито говорит папа, точно я ему все настроение порчу.
На его рубашке расстегнуты три пуговицы.
Люк угольного погреба скрипит; на крыльце слышны шаги.
— Грэм? — зовет мама.
Тут я понимаю, что Грэм зашел в дом вслед за мной, потому что у папы на лице вдруг появляется совсем другое выражение.
— Оливер, что ты наделал? — бормочет папа. Я в нем разочарован. Есть столько более крутых вещей, которые он мог бы сказать, например: «Грэм, если ты еще хоть раз тронешь мою жену своими экологически чистыми руками, я сделаю тебе массаж лица кулаком!»
— Все в порядке, ребята, — говорит Грэм. — Я встретил Оливера около своего дома.
— Оливер! И ты пьян! — пьяно визжит отец, что, по-моему, несколько лицемерно.
Мама выпрямляется. Она накрашена. Ее волосы безупречны.
— Ты привез его из Порт-Эйнона? — спрашивает она Грэма.
— Послушай… послушайте, Оливер в порядке. Я в порядке. Вот его вещи.
— Оливер, это неприемлемо, — выпаливает папа. У него сердитый голос, но он как будто читает по бумажке. — Грэм вез тебя в такую даль.
— Ничего, — успокаивает его Грэм. Он все еще стоит позади меня.
Я чувствую сквозняк от входной двери.
— Я сделаю кофе, — заявляет папа, будто это имеет какое-то значение.
— Я вломился к нему, — встреваю я.
— Что? — Папа встает. Какого же он маленького роста, оказывается.
— И выпил его бренди двадцатилетней выдержки, — продолжаю я.
— Грэм… он что-нибудь натворил? — спрашивает мама.
— Все в порядке, — устало повторяет Грэм.
— Я разбил его хипповскую скульптуру. И окно. И продырявил грелку, которая, кстати, имеет форму сердца.
Я поворачиваюсь к Грэму лицом. Он стоит в дверном проеме, облокотившись на ковбойский манер, в одной руке держит мой рюкзак, похожий на оторванную голову. Его рот слегка приоткрыт. Он действительно выглядит усталым. На нем черная спортивная кофта, синие джинсы и ботинки. У ботинок дюймовые каблуки.
— Придется тебе купить новую грелку, — выдаю я.
— Оливер, о чем ты только думал? — возмущается папа.
Такое впечатление, что у него заготовлен целый список фраз, которые следует говорить в подобной ситуации.
— Ничего страшного, — повторяет Грэм и протягивает мне рюкзак. — Вот, Оливер, твои вещи.
— Я сделаю кофе, — снова бормочет папа. — Чайник вскипел.
Я беру рюкзак.
— Я смотрел твои альбомы, — сообщаю я Грэму.
— А вот и кофе, — говорит папа.
— Спасибо, я не хочу, — отвечает Грэм. — Послушайте, я пойду… — Он показывает пальцем через плечо.
— Кажется, я понял, — отзывается папа.
— Ллойд, — вмешивается мама, — Грэм просто хочет положить этому конец.
Никто не шутит над ее словами.
— Я нашел вашу с мамой фотографию, — продолжаю я, обращаясь к Грэму.
— Ну ладно, значит, кофе, — я слышу, как папа почти бегом скачет на кухню, точно дело сверхсрочное.
— Фотографию семьдесят шестого года, — уточняю я.