Оператор все время наводит камеру на симпатичную христианку с прямыми длинными черными волосами, убранными за уши.
— Ого, — восхищается папа, показывая на нее и глядя на меня, надеясь, что я разделю его мнение, — ради такой стоит обратиться.
Откуда взялись эти замашки мужлана? И джинсы — на нем джинсы! Никак вельвет сдерживал его либидо?
Мама толкает дверь ногой и вносит полный поднос: сахарница с неровными кусками коричневого сахара, маленький молочник, кофеварка без провода, две маленьких чашки и чайная ложка. Папа тут же бежит придержать ей дверь — сама галантность. Он подсовывает под дверь антикварный металлический утюг, который используем как заглушку, хотя при желании он мог стать орудием убийства. Мама ставит поднос на кофейный столик.
— На Оливера снизошло религиозное пробуждение, — говорит папа.
— Уверен, что не похмелье? — смеется она.
Откуда все это? Эти шутки. Мои родители убеждены, что у них совершенно здоровые отношения.
Мама выходит из комнаты. Папа снова облокачивается на каминную полку, притворяясь невозмутимым.
Он что-то задумал. Интересно, он хоть понимает, что мама поступила плохо? Вот он, когнитивный диссонанс Леона Фестингера в действии. Он слишком спокоен и слишком бодрится.
— Пап, ты должен смириться с тем, что произошло между мамой и Грэмом, — начинаю я.
— Оливер, твоя мама все мне рассказала. Мы обсудили это еще вчера.
Решаю начать с деталей.
— Она рассказала тебе, что после этого спала на пляже?
Хор запевает другой гимн.
— О да, напилась в стельку, — отвечает он, уставившись в телевизор.
— Понятно.
Наблюдая за хором, он выглядит таким спокойным.
Поскольку папа редко смотрит телевизор, стоит ему включить его, и он уже не может оторваться. Неважно, что показывают — рекламу, телевикторины, «Сельский вестник». Он смотрит на движущиеся картинки, как обалдевший деревенский дурачок.
Я смотрю телевизор очень разборчиво. Любопытно, что в «Хвале Господу» текучка среди ведущих гораздо больше, чем в других программах. Сегодня ведет Алед Джонс, он валлиец и, на мой вкус, совершенно асексуален.
У меня есть один старый испытанный способ разозлить папу.
Я начинаю переключать каналы: чемпионат по бильярду, черно-белый фильм, новости (что-то про завод), «Люди из долины» [34], опять новости, черно-белый фильм, чемпионат по бильярду, «Хвала Господу». Это даже слишком просто.
— Оливер, хватит щелкать.
Я не останавливаюсь: чемпионат по бильярду, черно-белый фильм, новости (про больницы), «Люди из долины», опять новости…
— Щелк-щелк-щелк, — говорит папа.
Чемпионат по бильярду, «Хвала Господу», чемпионат по бильярду, «Хвала Господу», чемпионат по бильярду, рекламная пауза…
— Оливер, я сейчас разобью эту чертову штуковину!
Он наклоняется и выдергивает шнур из розетки: телевизор и видеомагнитофон выключаются. Моими стараниями его череп наполнился кровью. Кладу пульт. Папа порозовел и тяжело дышит. У него немного смущенный вид, как у человека, проснувшегося утром после полнолуния и обнаружившего кровь на губах. Но для оборотня у папы маловато растительности на теле.
На нем светло-розовая рубашка, заправленная в джинсы без ремня. Воротник расстегнут на две пуговицы и под ним виднеется майка. Опять вспоминаю ту сгарую историю, когда папа порвал на себе майку. Снова думаю о том, что у него почти нет волос на теле.
Его лицо становится нормального цвета. Он поднимает выщипанные брови. Я жду, что отец скажет что-нибудь, но он лишь поворачивается и смотрит в окно. Корки не видно.
Я жду лекцию о том, как важно уважать чужую собственность. Но потом понимаю, что это он ждет, когда я сам расскажу, чему научился. Он не хочет читать нотаций, потому что гораздо приятнее знать, что я сам, без всяких подсказок, сделал правильные выводы. Это докажет, что мои родители снабдили меня отлично работающим внутренним моральным ориентиром.
Я многозначительно откашливаюсь. Папа смотрит на меня.
— Я понял, что совершал очень плохие поступки. Я обнаружил, что мои родители такие же люди, как все остальные, и тоже могут ошибаться. Не в моих силах управлять жизнями других людей. Я полон сожаления…
Папа все еще пялится на меня. И слегка хмурится.
— Что такое? — спрашиваю я.
Долгая пауза.
— У него что, правда грелка в форме сердца? — выдает отец.
— Ну да.
Он качает головой, поднимает глаза к потолку, поворачивается ко мне и спрашивает:
— И ты ее продырявил?
— Я плохой. Знаю.
Еще пауза. Потом в уголках его губ появляется намек на что-то — кажется, озорство.
— А что еще ты сделал? — интересуется он.
Не уверен, что именно он хочет услышать: признание вины или просто пересказ событий.
— Хм. Положил металлическую ложку в микроволновку.
— У Грэма есть микроволновка? — Папа, кажется, заинтригован.
— Да. На девятьсот ватт, — сообщаю я.
— Девятьсот ватт! — Он весь сияет, я вижу его десны. — Здорово, — говорит он. Кажется, я никогда раньше не видел его таким счастливым. — А он знает про ложку?
— Никто не знает, — успокаиваю его я.
Папа закусывает нижнюю губу и кивает.
Заходит мама и садится рядом со мной на диван. Папа тут же делает мрачное лицо.
Она берет кофе-пресс и поднимает поршень выверенным движением специалиста по контролируемым взрывам. Разливает кофе по чашкам и бросает в каждую по кубику сахара, который падает на дно, как подводная бомба.
— Я как раз рассказывал Оливеру, что в ситуациях вроде этой… — Папа замолкает и берет кофе. Интересно, сколько раз ему приходилось бывать в «ситуациях вроде этой». — …очень важно иметь возможность все обсудить.
О да. Мы отлично обсудили мощность микроволновок в ваттах.
Папа держит чашку, сложив пальцы, как пинцет. Обычно он пьет кофе с молоком, но этот новый папа предпочитает черный. Молоко — для младенцев, в самом что ни на есть прямом смысле.
Я любуюсь спокойным горизонтом. Вдалеке, между морем и небом, лежит полоска суши — Девон. Мама с папой прихлебывают из своих чашек. Я смотрю то на нее, то на него. Им нравится пить кофе. Смотрю на маму. Она разглядывает кофе в своей чашке. Перевожу взгляд на папу.
— Думаю, я не ошибусь, если скажу, что всем нам хочется разорвать этот саморазрушительный круг, — говорит папа.
С чего это он?
— У тебя психическое заболевание? — интересуюсь я.
— Оливер! — вмешивается мама. Она не любит, когда ей говорят правду.
— У всех нас был трудный период, продолжает папа, — но сейчас важно обсудить это, как одной семье.
Папа возомнил, что живет в Калифорнии.
— Ха, — ухмыляюсь я и поворачиваюсь к морю.
— Оливер, твой папа хочет с тобой поговорить, — замечает мама. И кладет руку мне на колено. Это совсем не сексуально. Смотрю на нее. Она что-то делает глазами. Я начинаю понимать, что дело скорее в отце, чем в нашей семье. И вспоминаю, что в одной из книг по воспитанию детей была такая глава: «Семейный разговор: может ли конфронтация пойти на пользу?»
— Пап?
— Да.
— На твоем месте я бы очень рассердился.
— Всякое бывает. Главное, что мы честны друг с другом. — Он совершенно неспособен самостоятельно строить фразы. Подозреваю, что я был прав и у него в кармане действительно лежит список фраз, приемлемых в той или иной ситуации.