Нацарапав Zoeinthedark@hotty.com на чистой странице, она вырывает ее и протягивает мне. Потом пишет «Олли, новый (старый) друг» вверху страницы и дает мне ручку. Записывая свой адрес, чувствую себя лишенным воображения: Olivertate@btinternet.eom.
Она кладет блокнот в сумку, и тут из зала выходит парень в длинных мешковатых джинсах и облегающей зеленой футболке. Он встает у нее за спиной и прикладывает палец к губам.
— Я тебе напишу, — говорит Зоуи.
Парень обнимает ее за талию, отклоняется назад и поднимает ее — у него очень гибкий позвоночник. Зоуи визжит, но недолго, и вид у нее не особенно смущенный. Ее живот ненадолго оголяется. Она совсем не толстая. У нее бледная нежная кожа. И еле заметный пушок, как капельки росы. Лануго — это пушок, который растет на лице и груди у людей, больных анорексией. Он похож на паутину.
Зоуи обнимает его.
— Оливер, это Аарон. Мам, пап, Аарона вы знаете.
— Привет! — здороваюсь я с сияющей улыбкой.
— Аарона мы знаем, — кивает мама Зоуи.
Длинная темная челка падает на лоб парня и делит его на две части. На его зеленой футболке надпись «Кейптаун». Большой нос совсем не портит его лицо. В его ноздри запросто можно вставить пятидесятипенсовик.
— Аарон, мы с Оливером вместе учились… — Зоуи кладет руку ему на плечо и шепчет в ухо, — …в Дервен Фавр.
У Аарона отвисает челюсть, глаза и губы морщатся от притворного отвращения.
— Тогда давай сделаем вид, что не ненавидим друг друга, — шутит он и протягивает мне руку, — ради ее родителей.
Родители Зоуи улыбаются. У Аарона мелодичный голос, как и должен быть у настоящего валлийца, — он становится то громче, то тише, как коротковолновое радио. Мы пожимаем друг другу руки, и он спрашивает:
— Освещение было просто супер, как думаешь?
— Точно, — отвечаю я.
— Зоуи просто супер, — говорит он.
— Ой, ну ладно, — она хлопает ресничками, потупив взгляд, и притворяется смущенной.
Аарон кладет руку мне на плечо. Он действительно красив.
— Тебе наверняка теперь грустно, да? — обращается ко мне он.
Когда я выхожу из ворот Синглтон-парка, уже темно. Я бесцельно шагаю вдоль круговой дорожки, по которой мы с Джорданой гуляли с Фредом. Мимо проходят два собачника, но они не напоминают мне о ней.
14.4.98
<Zoeinthedark.@hotty.com> пишет:
Привет, Олли! Обещала же, что напишу. Я была так удивлена, когда тебя увидела! Странно, но я сразу тебя узнала. Ты совсем не изменился. И почему мы не дружили, когда я ходила в ДФ? Наверное, потому что я тогда была полновата, а ты… ты был вроде как одиночкой. В жизни бы не подумала, что ты любишь театр!
Ты будешь смеяться, но в новой школе я словно обрела новое «я». Стала веселой, кокетливой. И мне это нравится!
Обязательно приходи завтра опять! Будет утреннее и вечернее представление, но лучше приходи утром — не так много народу, легче протащить тебя в будку!
Не волнуйся, ты не будешь меня отвлекать, я могла бы сыграть этот спектакль с закрытыми глазами и со связанными за спиной руками!
И чтобы ты знал — зрители обычно приносят цветы. Если интересно, я люблю хризантемы;-)
Увидимся завтра,
Зоуи <3 Электронные сердечки выглядят ужасно <3
Кстати, ты понравился маме. Кажется, она в тебя влюбилась.
XX
Трудно сопоставить поверить, что Кулебяка, толстуха, чья плиссированная юбка запачкана сахарной пудрой в районе промежности, и Зоуи, почти женщина, в чьей власти одним лишь кончиком пальца повергнуть зал в молчание, это один и тот же человек.
Она больше нравилась мне, когда в ней был чистый нераскрытый потенциал: сексуальный котенок, запертый в теле девочки-тролля. Наверное, я должен быть поражен. Она последовала моему совету даже не зная того: научилась быть другой с небольшой помощью друзей-актеров. Я насчитал в ее письме шесть восклицательных знаков.
Но я все еще вижу трещины, сквозь которые проглядывает Толстуха. Набрав в Интернете слова «жертва любит обидчика», на шестнадцатой странице обнаруживаю кое-то интересное: «Стокгольмский синдром — психологическая реакция жертвы или заложника, проявляющих привязанность к обидчику».
И все встает на свои места. Для Зоуи я по-прежнему остаюсь фигурой, обладающей огромной властью. Я сжег ее дневник, столкнул ее в пруд. Неудивительно, что она меня хочет. Она знает, что я вижу насквозь ее «новое „я“». Она как бумажная салфетка, которая становится прозрачной от жира, стекающего с горячего куриного крылышка.
Инсценировка
Едва перевалило за полдень. В ботаническом саду с удивлением замечаю, что старикан пересел с одной скамейки на другую. Сегодня он устроился напротив теплицы с тропическими растениями. Я шагаю к клумбе с подвядшими цветами. Он смотрит на меня с той стороны тропинки. Встает и подходит ко мне. Его колени не дребезжат. Он протягивает руку и сжимает бутон у основания; тот надувается и раскрывается.
— Antirrhinum majus. «Анти» — похожий, «ринос» — морда.
Он смотрит на меня. У него водянистые глаза. Мысленно добавляю слово «ботаник» к «мужу и отцу» на его мемориальной табличке. У него тонкий, изящный, идеально прямой нос.
— Что мальчик твоего возраста делает здесь два дня подряд?
Я разглядываю его.
Из кончика его носа торчат крошечные белые волосики, как тычинки.
— Если хочешь наворовать цветов, это лучше делать здесь, — говорит он.
Я следую за ним по дорожке к клумбе, скрытой за теплицей. Он идет довольно быстро, подпрыгивающей хромающей походкой.
— Китайские гардении. Если уж эти ей не понравятся, то ничего не поможет. — Он срывает четыре белых цветка с длинными ножками и несколько зеленых стеблей без цветов и протягивает мне.
Зоуи ждет в кафе. На ней бежевые вельветовые брюки в крупный рубчик, из-под которых почти не видно зеленых парусиновых туфель, и нежно-голубая футболка, а сверху — черная кофта с капюшоном на молнии. Она расстегнута ровно до того места, где ткань натягивается на ее новой груди. Зрители допивают горячие напитки. Зоуи улыбается, чего и стоило ожидать. Ее блестящие каштановые волосы убраны за уши.
Увидев китайские гардении, она не говорит ни слова. Взяв меня за свободную руку, она ведет меня через двойные двери в почти полную темноту. Мы поднимаемся по ступенькам. Воспользовавшись тем, что мы в темноте, воображаю, что Зоуи — стопка блинчиков, как червяк переползающая со ступеньки на ступеньку. Она ненадолго останавливается на лестничной площадке. Слева от нас короткий коридор; судя по тонкой полоске света у самого пола, там дверь.
— Это проход за сцену, — говорит она и продолжает: подъем. На самом верху лестницы единственная дверь; она открывает ее.
Операторская будка почти не освещена, для романтической атмосферы даже темновато. Зоуи включает лампу на длинном кронштейне; та загорается голубым светом, как лампы в туалете железнодорожных станций, при которых героинщики не видят свои собственные вены. Создастся впечатление, что комната глубоко под водой.
— Добро пожаловать в мой будуар. Располагайся как дома. — Она подкатывает ко мне мягкое кожаное офисное кресло. Я вижу, что у него есть пневматический подъем. — Как почетный гость можешь даже покрутиться.
Вручаю ей цветы. В голубом свете белые гардении излучают цвет рентгеновских лучей. Зоуи качает головой.
— Китайские гардении, — говорю я.
Сомневаюсь, что Кулебяке когда-нибудь дарили букеты. Я все еще держу цветы.
— Подаришь в конце, — просит она.
Верхняя половина дальней стены занята штепселями, торчащим из резиновых отверстий. Стена похожа на увеличенную версию игры «Прихлопни крысу» из зала с автоматами в порту. Только проводки безжизненно повисли.