Мне стало легче на душе от их плача. Ну, не эгоистка ли я? С одной стороны, на меня подействовало успокаивающе, что все вроде бы идет как прежде, а с другой, я расстроилась оттого, что мое исчезновение ничего не изменило в жизни моей семьи. Наверно, мне надо было бы радоваться, что я не разрушила их жизнь, но, увидев их плачущими, я возликовала.
— Джулия, мне кажется, мы никогда больше ее не увидим, — сказала мама.
В эту минуту в холле показался Адам, и знаете что? У него на глазах тоже были слезы. Мои родные оплакивали меня. И у меня чуть не разрывалось сердце. Я-то думала, что мешаю им жить, а они, оказывается, любили меня, даже Адам любил, хотя не сказал мне ни одного доброго слова. И любили они меня до того сильно, что их жизнь уже никогда не станет прежней, какой была при мне. Не в силах сдержаться, я заскулила, и мама, поглядев из-за плеча Джулии, увидела меня.
— Вот эта собака — бешеная — там! — сказала мама.
Все обернулись. Я тявкнула, но у меня не было ни слов, ни слез, ничего не было. И я убежала, поджав хвост и низко пригнувшись. Дверь захлопнулась.
Единственное, что я могла сделать для моих родных, — это держаться от них подальше, тогда как они мечтали вновь обнять меня!
Темной дождливой ночью я бегала по улицам Манчестера, не зная, что делать дальше. И ничего не придумала лучше, чем вернуться к Терри. Он сделал это со мной, но у меня еще теплилась надежда, что он же вернет мне мой прежний облик. Конечно, я не забывала о Митче с Другом, но мне были нужны люди, и только Терри принимал меня.
Рано утром я отыскала Терри, который мрачно бродил по Ледибарн. Но стоило ему увидеть меня, и лицо у него осветилось радостью. Он опустился на колени, чтобы обнять меня, почесать за ушами, погладить морду. И я тоже была счастлива видеть его!
— Красивая девочка, где ты была? Искала приключений? Вот ты и дома, хорошая, хорошая девочка, вот ты и дома!
Он даже заплакал от радости, и, должна признаться, я тоже заплакала — или заплакала бы, если бы могла. Потом он надел мне на шею веревку и повел меня по улице.
Вот так шла моя жизнь, один день сменялся другим. Утром мы просыпались там, куда нас заводили скитания накануне вечером, — среди мусорных баков позади магазинов, на автомобильной свалке, на крыльце магазина или в подъезде. Мы переходили с места на место — Нортенден, Уитингтон, Дидсбери, Ледибарн, иногда выходили из центра, но предпочитали южный Манчестр. К вечеру Терри напивался до бесчувствия, однако умудрялся найти место, где нам не грозило промокнуть под дождем, и запастись картонкой или одеялом, чтобы было на чем лежать. Утром он медленно приходил в себя, потихоньку отпивая из банки свое любимое пиво, тщательно проверяя, сколько еще осталось, прежде чем он набирался сил встретиться лицом к липу с новым днем. Потом мы отправлялись зарабатывать деньги.
На следующей неделе Терри учил меня произносить другие слова и фразы — и деньги сыпались в собачью миску. Лучше всего воспринималось слово «колбаса» — все хохотали как безумные, хотя, произнося это вкусное слово, я раз от разу чувствовала себя все голодней и голодней. Один из мужчин, желая пошутить, бросил в миску кусок колбасы, что мне понравилось, зато разозлило Терри, так как это была его шутка, а ее украли у него.
После ланча Терри начинал пить. Иногда мы кучевались вместе с другими бродягами и алкашами, однако мой Терри был ревнивым Терри, поэтому большую часть времени мы проводили с ним вдвоем. Частенько, выпивая, он болтал со мной, как, верно, когда-то болтал с Митчем и Другом и кто знает с кем еще. Обычно он рассказывал о бесчисленных приютах и ночлежках, в которых побывал, и о людях, чьи жизни разрушил своим жутким колдовством. Один раз он был женат. О да — работал паковщиком на складе, и жена, судя по его словам, прелестная малышка, родила ему дочь, которую он любил до смерти.
— Я ревновал, — рассказывал он. — Ужасно ревновал обеих и однажды превратил их в сук, потому что обед дочери поспел прежде моего. Ей было всего два годика. Они вместе убежали на улицу позади дома, и больше я их не видел, хотя каждый вечер выходил с миской, в которой было полно мяса, и звал их, и плакал, и умолял вернуться. Все уходят от меня, Леди. И ты уйдешь, правда, девочка? Когда старый несчастный Терри надоест тебе…
Я лизнула его в лицо и надавала глупых обещаний, но мы оба знали, что он прав. Какие уж тут долгие отношения, если один из двоих только и делает, что пьет? Бросил бы он пить, пришел в себя, начал новую жизнь… Тогда, возможно, он и мне бы помог стать самой собой — кто знает? Кто знает, как могло бы все сложиться? Я любила его. И все сделала бы для него. Это я пыталась ему сказать, и он как будто понял меня. Но я ничем не отличалась от сотни других девчонок, которым кажется, что они могут переделать любимого мужчину, день за днем разрушающего жизнь своей подруги. Нет, что видишь, то и имеешь. И влюбляешься в того, кого видишь. Зачем же переделывать его?