Чуть погодя открылась входная дверь, это пришел Адам. Он поздоровался с мамой и с папой и сразу же спросил, нет ли каких новостей.
— Нет, — ответила мама бесцветным скучным голосом.
Интересно, обнял ли папа ее, как делал это прежде? И вновь вернулись обиды, словно прилетела стая птиц. Может быть, теперь, когда меня нет, они опять будут вместе? Может быть, они разошлись из-за меня? Может быть, Адам спросил обо мне в надежде, что нашли мертвое тело…
— Перестань изводиться, — рыкнула я на себя.
И без того все было плохо, зачем же делать еще хуже? Как будто у всех сразу все уладилось, как только меня не стало! Как будто исключительно от меня это зависело! И я решила, хотя была всего-навсего собакой, с той минуты вести себя по-взрослому и делать все так, чтобы потом ни о чем не жалеть. Что толку жалеть себя? Надо научиться подчинять себе обстоятельства.
Что сделать такого, чтобы они узнали меня? Голос они, естественно, не узнают, но, может быть, узнают мой почерк? Почему бы и нет? Я вскочила, чтобы тотчас исполнить задуманное, но не тут-то было. Я даже ящик не смогла открыть, где лежали ручки и бумага. Но на столе валялся тюбик губной помады, и я стала писать им, зажав его между пальцами, но из этого ничего не вышло. Тогда я взяла его в рот — так было лучше, но все равно результат никуда не годился. Это был не почерк, а черт-те что.
Я осознавала, что никогда не смогу сказать, кто я, значит, надо показать. Главное, сказала я себе, вести себя не как собака. Если я хочу быть человеком, то и вести себя надо, как человек. Надо вновь стать Сандрой Фрэнси.
До тех пор я попросту плыла по воле волн. Я вела себя, как собака, — и было глупо ждать перемен. И я поклялась не делать ничего из того, что обычно делают собаки. Больше никаких кошек, никакой еды с земли, никакой охоты. Больше не писать у всех на глазах, надо пользоваться туалетом. Не ходить голой, надо что-нибудь подобрать себе из одежды. Не лаять и не рычать — надо пользоваться человеческой речью, даже если это будет выглядеть совсем по-идиотски. Надо чистить зубы, мыть голову и стричь ногти. Я буду смотреть телевизор и читать книжки. И нечего медлить — все учебники в моей комнате. Пусть я стала собакой, но учиться-то я смогу. Буду делать все, что обычно делают люди. Терри не смог вернуть мне мой облик, родители тоже не смогут. Придется думать об этом самой.
Оглядываясь назад, я не могу не дивиться, насколько была наивной, полагая, что человек — это умение обедать за столом, умение чистить зубы, носить одежду и пользоваться косметикой. Человек — это намного больше. Это ответственность, забота о близких, умение выделять главное, умение уважать себя. Вот так. Но надо с чего-то начинать. Может быть, как ни трудно, все же постараться и убедить родных, что в шкуре собаки живет их Сандра.
Я соскочила со стола и бросилась к комоду. Слава богу, он был совсем новый, с ящиками на колесиках, и они легко выдвигались. В них были мои платья, правда, я понятия не имела, как надену их. Порывшись в ящиках, я вытащила кое-что зубами и бросила на ковер — футболки, трусики, колготки, джинсы, юбки, кофточки. Наконец-то, в первый раз за несколько недель, я не была голой.
Сначала я надела футболку, держа ее лапами и просунув в дырку голову. Это было трудно, но справиться с трусиками оказалось еще труднее. Пришлось разложить их на полу, поставить лапы в дырки, а потом зубами тянуть трусики вверх. Мне вспомнился жуткий тип из школы, который постоянно говорил мне, будто я так долго хожу без трусиков, что, верно, уже забыла, как их надевать. Ему и в голову не приходило, до чего он может быть прав. На трусики у меня ушло много времени, но все же я с ними справилась. Потом я попыталась проделать то же самое с колготками, и это было еще труднее. Приходилось одновременно подпрыгивать, чтобы не стоять на них, и зубами тянуть их вверх. Кажется, это было невозможно, но я не позволяла себе сдаться. Я думала, потихоньку, полегоньку — и все получится. Сегодня трусики, завтра колготки. Отыскалась моя полосатая сине-желтая маечка. Прежде она обтягивала меня, как кожа, а теперь висела, и я подумала, вот, хотя бы похудела! И тут я засмеялась: гав, гав, гав. Мне стало легче. Оказывается, чувство юмора я не потеряла. Я почувствовала себя почти счастливой.
Потом я стала думать, надеть мне брюки или джинсы, но они стали мне велики, поэтому я остановилась на короткой черной юбочке, которую всегда носила с сине-желтой маечкой. Вскарабкавшись на стол, что было нелегко в одежде, я оглядела себя и чуть не заплакала. В этой юбочке и маечке я всегда казалась себе очень привлекательной и сексуальной. А теперь у меня был нелепый вид.