Наконец он шевельнулся. И двинулся за женщинами, уже свернувшими в одну из узеньких улиц. В такое время, решил он, негоже молоденькой девушке находиться вне дома под охраной всего лишь дуэньи. В городе полно солдат, агрессивных швейцарцев, горячих гасконцев, страстных испанцев, развеселых итальянцев. И дажже железная дисциплина герцог не могла спасти девушку от последствий встречи с подобной братией, особенно ночью. Ферранте похолодел от мысли о тех оскорблениях, которым может подвергнуться невинное создание, и ускорил шаг. Догнал женщин и, как оказалось, в самое время.
Четверо мужчин, он узнал в них кавалеристов своего отряда, шли навстречу цепью, взявшись за руки, во всю ширину мостовой. Девушка, испугавшись, уцепилась за руку своей старшей спутницы. Солдаты же сыпали солеными шуточками и уже готовились взять женщин в кольцо, когда сзади послышались быстрые шаги, звяканье шпор и суровый голос, которому они подчинились незамедлительно, освободив женщинам путь.
Дуэнья подняла голову и увидела высокого капитана, чуть раньше подавшего святую воду ее госпоже. На лице ее отразилось облегчение, ибо и на нее произвело впечатление столь резкое изменение в поведении солдат, но тут же оно уступило место сомнению в искренности мотивов вмешательства незнакомца.
А Ферранте, со шляпой в руке, уже галантно кланялся юной Кассандре.
— Мадонна, вы можете продолжить свой путь, но для вашей безопасности я предпочел бы сопроводить вас. В Лояно слишком много солдат, а мое присутствие избавит вас от неприятных встреч.
Но ответила дуэнья, прежде чем девушка успела открыть рот, и Ферранте, мечтавший услышать ангельский голосок девушки, даже рассердился.
— Мы уже почти пришли, мессер. Братья мадонны, несомненно, отблагодарят вашу светлость.
— Я не требую благодарности, — отмахнулся Ферранте и добавил уже мягче:
— И сочту за честь, если мадонна позволит мне сопровождать ее.
И вновь дуэнья опередила девушку с ответом, навязчивость капитана представлялась ей все более подозрительной. Свое раздражение Ферранте выплеснул на четверых солдат, стоявших рядом и перемигивающихся между собой. У них-то не вызывало сомнений, что их командир преследует ту же цель.
— Если у вас нет желания попасть в руки начальника военной полиции, вам следует помнить приказы герцога и уважать всех жителей города и их собственность.
Солдаты выслушали его молча, но, отойдя на дюжину шагов, Ферранте услышал приглушенный смех, и один из них, копируя его интонации, произнес: «Вы должны уважать всех жителей города и их собственность, помните об этом».
— А когда житель города — собственность капитана, во всяком случае, он кладет на нее глаз, вы должны поискать добычу в другом месте, как меньшие братья святого Франциска!
Ферранте вспыхнул и едва не повернул назад, чтобы воздать должное шутнику, но перехватил взгляд пожилой женщины, злобный, недружелюбный, и разозлился еще больше.
— До чего же грязные у солдат мысли, — прокомментировал Ферранте, наклонившись к ней. — Тут они могут потягаться с дуэньями.
Дуэнья залилась краской, но ответила сдержанно, не давая воли чувствам.
— Думаю, мессер, мы более не нуждаемся в ваших услугах. Одни мы будем в полной безопасности.
— Вы хотели сказать, «в большей безопасности, чем со мной», — бросил Ферранте и повернулся к девушке. — Я надеюсь, мадонна, вы не разделяете беспочвенных страхов вашей служанки?
И опять он не услышал ее голоса, ибо заговорила дуэнья.
— Но я сказала, мессер, что мы будем в полной безопасности. Если вы вкладываете в мои слова тайный смысл, пусть это останется на вашей совести.
Не успела она закончить фразу, как из-за угла появились два коренастых швейцарца. Крепко выпивши, они громко пели. Ферранте глянул на них, потом на дуэнью, с улыбкой отметив, что ее широкое лицо исказилось страхом. Она уже сожалела о том, что предложила капитану откланяться.
— Женщина, — изрек он, — вы — словно утлый челн между Сциллой и Харибдой, — а, наклонившись, доверительно добавил:
— Поверьте мне, учтивость в подобных ситуациях — лучший лоцман, — и молча повел их мимо шумных швейцарцев.
Вот так, без единого слова, они дошли до величественного дворца на главной улице города. Над парадной дверью стоящие на задних лапах львы поддерживали монументальный каменный герб, но в сгустившихся сумерках Ферранте не мог разглядеть, что на нем изображено.
Женщины остановились, и он решил, что теперь-то услышит голосок девушки. Всмотрелся в бледный овал лица. Где-то вдали пел мальчик, вдоль улицы шли два солдата, громко переговариваясь, и Ферранте мысленно выругал их всех, ибо посторонние шумы могли помешать ему насладиться музыкой девичьего голоска. Но вновь его ждало жестокое разочарование. Рот раскрыла дуэнья, и в тот момент он буквально возненавидел ее голос.
Она же коротко поблагодарила капитана и отпустила его. Отпустила, словно слугу, на пороге дома, она, сказавшая ранее, что братья мадонны должны поблагодарить его. Действительно, он сам отказался от благодарностей, так что винить ему было некого, но элементарная вежливость требовала хотя бы пригласить его в дом. Да,
дуэнья знала, как насолить ему. Правда, девушка улыбнулась на прощание и даже сделала реверанс, но что есть улыбка и реверанс для того, кто жаждал нескольких слов?
Ферранте ответил глубоким поклоном и отвернулся, рассерженный и обиженный, а женщины исчезли во дворце. 6 то же мгновение капитан схватил за плечо проходившего мимо горожанина. Тот сжался под могучей рукой, готовясь к худшему.
— Чей это герб? — спросил Ферранте.
— Что? Герб? — едва до горожанина дошла суть вопроса, у него отлегло от сердца. — А, вот вы о чем. Это герб Дженелески, ваше высочество.
Ферранте поблагодарил его и зашагал в казарму своего отряда.
Вот так внезапно Ферранте стал едва ли не самым набожным человеком в армии Чезаре Борджа. Ежедневно он приходил в церковь Благовещения к ранней утренней мессе, хотя вела его туда не забота о спасении собственной души. Он появлялся там лишь для того, чтобы полюбоваться Кассандрой де Дженелески. К тому времени он уже узнал, как ее зовут.
За какую-то неделю капитан разительно изменился. Ранее он был солдатом до мозга костей, как и должно командиру отряда, и держал своих подчиненных в железной узде, полагая их телом, а себя — головой. Теперь же превратился в мечтателя, чуть ли не начисто забывшего о своих прямых обязанностях, хватка его ослабла, и кавалеристы, подметившие перемену в Ферранте, мгновенно забыли о дисциплине, начав нарушать указы Борджа. Посыпались многочисленные жалобы местного населения, и дело дошло до того, что герцог вызвал Ферранте и сурово отчитал его.
Ферранте вяло оправдывался, ссылаясь на то, что ничего не знал. Герцога подобное объяснение не удовлетворило, и он предупредил капитана, что отстранит его от командования, если нарушения будут повторяться. Из дворца Ферранте вышел, кипя от гнева, готового излиться на его подчиненных, о которых он позабыл, захваченный мыслями о прекрасной Кассандре.
Наступил кризис. Более так продолжаться не могло. Каждодневное любование красавицей не насыщало душу. Наоборот, усиливало раздражение. Попытки завязать разговор в корне пресекались суровой дуэньей, и потому, движимый отчаянием, Ферранте решил, что настала пора вводить в бой тяжелую артиллерию, избрав в качестве снаряда письмо, в котором красочно описал, что творится у него на душе.
— "Soavissima Cassandra, Madonna diletissima, — писал он очинённым пером орла, приносящим счастье в любовных делах. — Вам, конечно, доводилось слышать о Прометее, вам известно о страданиях, которые испытывал он, терзаемый птицей Юпитера, которая прилетала каждый день и рвала его печень. Эта грустная история не могла не тронуть вашего нежного сердца. И вам понятно, сколь бесконечна моя душевная боль, как каждодневно рвется мое сердце, ибо вижу я вас только издалека, прикованный к черной скале отчаяния. Сжальтесь надо мной, Madonna mia… " — если бы не любовный жар, он сам бы посмеялся над гиперболами, ложащимися на бумагу из-под его пера.